Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - [8]

Тихо вышелъ онъ на палубу и задумчиво смотрѣлъ, какъ восемь матросовъ съ крикомъ и энергическими тѣлодвяженіями приваливали катеръ къ боку парохода. Вотъ опустили лѣстницу; слуга епископа, въ желто-голубой ливреѣ, словно «Эдинборгской Обозрѣніе», сбросилъ въ катеръ багажъ владыки съ своими собственными ботфортами, въ которыхъ разъѣзжаетъ онъ по Фаре на откормленныхъ мулахъ, исполняя курьерскія обязанности, а вслѣдъ за пожитками самъ спустился по лѣстницѣ. Дошла очередь до епископа; но онъ долго не могъ отважиться на такой подвигъ. Крѣпко пожималъ онъ намъ руки, то и дѣло раскланивался, нисколько впрочемъ не торопясь уѣхать. Наконецъ капитанъ Куперъ, положивъ руку на плечо его, сказалъ строгимъ, хотя и почтительнымъ голосомъ: «Senor Bispo! Senor Bispo!» Не зная по испански, я не могу судить правильно ли было это сказано; но что слова капитана произвели магическое вліяніе на робкую душу епископа — этотъ фактъ не подверженъ сомнѣнію. Добрый старикъ боязливо посмотрѣлъ вокругъ себя, взялъ подъ мышку четырехъ-рогую шапочку, поднялъ длинную рясу такъ, что мы увидали красные чулки, и началъ спускаться по лѣстницѣ, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ ужаса. Бѣдный старичокъ! Какъ желалъ бы я пожать еще разъ его трепещущую руку. Да, полюбилъ я этого мягко-сердечнаго старика. Будемъ надѣяться, что добрая экономка сваритъ ему овсяной кашицы, поставитъ ноги его въ теплую воду и комфортабльно уложитъ въ постель, когда онъ возвратится на Фаро. Матросы почти цѣловали его, принимая въ катеръ; но онъ не обращалъ вниманія на ихъ ласки. Чу! вдали, съ другой парусной шлюпки, раздался въ честь его выстрѣлъ. Но вѣтеръ дуетъ съ берега, и кто знаетъ скоро ли доберется добрый старикъ до своей кашицы?

Ничего не скажу я объ улыбкѣ и взорахъ Испанки, ѣхавшей съ нами изъ Кадикса. Черезъ-чуръ живыя манеры ея не согласовались съ моимъ понятіемъ о приличіи. Умолчу о прекрасныхъ страдалицахъ, подругахъ этой Испанки, которыя лежали на палубѣ съ болѣзненной улыбкою и женственной покорностью судьбѣ своей. Не буду распространяться о героизмъ дѣтей. Имъ становилось дурно, какъ только начинали они ѣсть сухари, и однако же эта дрянь хрустѣла на зубахъ у нихъ послѣ каждаго припадка морской болѣзни. Я упомяну только о другомъ страдальцѣ, о добромъ лейтенантѣ, хранителѣ депешъ ея величества, который несъ тяжелый крестъ свой съ самою трогательной и благородной покорностью.

Этотъ человѣкъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которымъ на роду написано терпѣть постоянныя неудачи. Я полагаю, что недостатокъ счастія и скромная карьера такихъ личностей, достойны столько же благосклоннаго вниманія, какъ и блестящіе подвиги болѣе рѣзкихъ и счастливыхъ характеровъ. Сидя со мною на палубѣ и весело посматривая на закатъ солнца, старый лейтенантъ кратко сообщилъ мнѣ исторію своей жизни. Вотъ уже тридцать семь лѣтъ плаваетъ онъ по морю. Лейтенантъ Пиль, контръ-адмиралъ принцъ Жуанвиль и другіе начальники, о которыхъ не мѣсто упоминать здѣсь, много моложе его по службъ. Онъ очень хорошо образованъ, и не смотря на свое скромное положеніе, пребольшой охотникъ до біографій великихъ людей, до путевыхъ записокъ и сочиненій историческихъ. Неудачи нисколько не озлобили его противъ своей профессіи. «Еслибы, сказалъ онъ мнѣ, сдѣлался я завтра же мальчикомъ, я охотно началъ бы путь свой съизнова. Многіе изъ моихъ школьныхъ товарищей далеко обогнали меня, но многіе изъ нихъ и мнѣ позавидуютъ; стало быть, жаловаться на судьбу свою нечего.» И вотъ покойно разъѣзжаетъ онъ по бѣлому свѣту съ депешами ея величества, является къ адмираламъ въ своей старой, лосной шляпѣ, и развивайся крошечный флагъ его не на носу маленькаго ялика, а на гротъ-мачтѣ стопушечнаго корабля, — ей-ей, онъ и тогда не гордился бы имъ болѣе. Жалованья получаетъ Бонди двѣсти фунтовъ въ годъ; у него есть старуха мать и сестра, которыя живутъ гдѣ-то въ Англіи, и я готовъ биться объ закладъ (хотя, клянусь честью, онъ ни слова не говорилъ мнѣ объ этомъ), что имъ удѣляется хорошая часть изъ этого огромнаго оклада.

Разсказывать исторію лейтенанта Бонди, не значитъ ли нарушать довѣренность? Но тутъ причина извиняетъ мой поступокъ. Это добрый, прекрасный и благородный характеръ. Почему должны бы мы, жалкіе льстецы; удивляться только тѣмъ людямъ, которымъ все удается въ этомъ мірѣ? Когда пишемъ мы повѣсть, наше увѣсистое, грубое воображеніе стремится только къ тому, чтобы женить героя на богатой невѣсть и сдѣлать его наслѣдственнымъ лордомъ. Какой ложный, гадкій урокъ для нравственности! И однако же мнѣ также хотѣлось бы мечтать о счастливой Утопіи, подъ облачнымъ небомъ мирной страны, гдѣ другъ мой, кроткій лейтенантъ, при входъ на палубу своего корабля, нашелъ бы въ строю всю команду, пушки въ честь его выбросили бы изъ жерлъ своихъ огромное пламя (только безъ шума и безъ этого отвратительнаго запаха, которымъ отличается порохъ), и гдѣ бы привѣтствовали его, какъ адмирала сэра Джэмса, или сэра Джозефа, или — куда ужь ни шло — какъ лорда виконта Бонди, кавалера всѣхъ орденовъ, какіе только есть на свѣти.

Я думаю, что этотъ, хотя и неполный, каталогъ довольно подробенъ, для того чтобы ознакомить читателя съ наиболѣе замѣчательными личностями, плывшими на леди Мэри-Вудъ. Въ одну недѣлю мы такъ привыкли къ этому пароходу, что были на немъ, какъ дома. Къ капитану, самому добрѣйшему, заботливому, расторопному и дѣятельному изъ капитановъ, мы чувствовали сыновнее и братское уваженіе; къ эконому, который доставлялъ намъ удивительный комфортъ и кормилъ отлично, — полнѣйшую благодарность; къ прислугѣ, быстро накрывавшей столъ и проворно переносившей тазы и рукомойники, — всевозможное расположеніе. Какъ дулъ вѣтеръ и по скольку узловъ шли мы, все это вносилось куда слѣдуетъ; обо всѣхъ встрѣченныхъ на пути корабляхъ, о ихъ вооруженіи, тоннахъ, націи, направленіи, — развѣ не записывалъ съ удивительной точностью лейтенантъ, сидя каждую, ночь за своей конторкою, передъ огромнымъ листомъ, красиво и таинственно разлинованнымъ широкой линейкой? Да, я уважалъ всѣхъ, отъ капитана до матроса, и даже еще ниже: до повара, который, потѣя посреди кострюль передъ печкою, посылалъ вамъ, въ знакъ особеннаго расположенія, пряди волосъ своихъ въ суповой мискѣ. И такъ, пока не остыли еще чувства и воспоминаніе, простимся съ добрыми товарищами, которые перевезли васъ въ своемъ маленькомъ ящикѣ, составленномъ изъ желѣза и дерева, черезъ Британскій каналъ, Бискайскій заливъ и Атлантику, отъ Соутгэмптона до Гибралтарскаго пролива.