Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - [52]

Оселъ мой бѣжалъ четверть часа очень порядочной рысцою. Здѣсь, оборотясь спиной къ городу, мы находились въ настоящей степи: песчаные холмы, подымаясь другъ изъ-за друга, тяпулись такъ далеко, что, наконецъ, взоръ мой не могъ отличить безцвѣтной перспективы ихъ отъ желтаго небосклона. Объ этой картинъ я составилъ уже прекрасную идею изъ Эстена. Можетъ быть, она получаетъ болѣе грозный характеръ, когда дуетъ здѣсь симумъ. Во время дороги случилось со мною одно только происшествіе: переднія ноги осла глубоко увязли въ яму; я перескочилъ черезъ его голову, растянулся во весь ростъ и отвѣдалъ песочку. Послѣ этого приключенія отправился я обратно въ городъ. Въ продолженіе двухдневной ѣзды по этой степи, вы такъ приглядитесь къ ней, что она совершенно потеряетъ для васъ грандіозный характеръ и сдѣлается только некомфортабельною.

Вскорѣ послѣ моего паденія, солнце также увязло въ песокъ, но оно не поднялось изъ него съ моей быстротою. Пріятно было смотрѣть мнѣ на закатъ его, потому что въ этотъ вечеръ пригласилъ меня обѣдать старинный другъ нашъ Ди…. который поселился здѣсь и живетъ совершенно на восточный ладъ.

Вы помните, какой дэнди былъ этотъ Ди…; помните безукоризненность его сапоговъ, галстуховъ, перчатокъ и отличный фасонъ жилетовъ. Мы видѣли его въ полномъ блескѣ на Реджентъ-Стритѣ, въ Тюльери и Толедо. Здѣсь поселился онъ въ арабскомъ кварталѣ, вдали отъ тихъ норъ, въ которыхъ пріютилась европейская цивилизація. Домъ его стоитъ въ прохладной, тѣнистой, узкой аллеѣ, такъ узкой, что маленькій поѣздъ мой, состоявшій изъ двухъ лошаковъ, на которыхъ ѣхалъ я съ проводникомъ, и двухъ погоньщиковъ, долженъ былъ прижаться къ стѣнкѣ, чтобы дать дорогу Ибрагиму паши, который встрѣтился намъ съ своей кавалькадою. Прежде всего въѣхали мы на широкій дворъ, прикрытый навѣсомъ. Здѣсь находился на сторожѣ смуглый арабъ, въ синемъ халатъ и бѣлой чалмѣ. Слуги на Востокъ лежатъ, кажется, у всѣхъ дверей; чтобы позвать ихъ, вы должны хлопнуть въ ладоши, какъ дѣлается это въ Арабскихъ Ночахъ.

Этотъ человѣкъ, юркнувши въ маленькую калитку, которую онъ затворилъ за собою, пошелъ во внутреннія комнаты, доложить о насъ своему господину. Скоро возвратился онъ; я спрыгнулъ съ лошака, отдалъ поводья погоньщику и вошелъ въ таинственную дверь.

За нею находился большой открытый дворъ, обнесенный съ одной стороны глухой галереею. На травѣ лежалъ верблюдъ; подлѣ него стояла газель, а поодаль отъ нихъ пестрѣло цѣлое стадо куръ и цыплятъ, доставляющихъ необходимый матеріялъ для роскошнаго стола хозяина. Противъ галереи подымались стѣны его длиннаго, испещреннаго окнами и балконами дома. Стрѣльчатыя окна прикрывались деревянными рѣшетками; сквозь одну изъ нихъ пристально глядѣли на меня необыкновенно большіе, черные и такіе восхитительные глаза, какихъ никогда еще не случалось мнѣ видѣть. Подлъ оконъ летали, суетились и ворковали голуби. Счастливыя созданія! Безъ сомнѣнія, васъ кормятъ крошками хлѣба хорошенькія пальчики милой Зюлейки! Весь этотъ дворъ, освѣщаемый солнцемъ и удивительно блестящими глазами, которые смотрятъ на него сквозь оконную рѣшетку, имѣлъ такую же старую, заплѣсневѣлую наружность, какъ запущенное мѣстопребываніе ирландскаго джентельмена. Краска посколупалась съ вычурныхъ, расписанныхъ галерей; арабески свалились съ оконъ; но эта ветхость удвоивала живописный эффектъ общей картины. Однако же я слишкомъ долго удерживаю васъ на двери. Но на кой же чортъ блеснули здѣсь черные глаза этой Зюлейки?

Отсюда вошелъ я въ большую комнату, посреди которой журчалъ фонтанъ. Тутъ встрѣтилъ меня другой человѣкъ, весь въ синемъ, съ краснымъ поясомъ и бѣлой бородою. Онъ поднялъ темное драпри двери и ввелъ меня въ большую залу съ мавританскимъ окномъ. Здѣсь усадилъ онъ меня на диванъ, вышелъ на минуту и возвратился съ длинной трубкою и мѣдной жаровнею, откуда вынулъ уголь, раздулъ его, положилъ на табакъ и, предложивъ мнѣ трубку, удалился съ почтительнымъ поклономъ. Таинственность слугъ и внѣшній дворъ съ его верблюдомъ, черноокой газелью и другими прекрасными глазками произвели на меня удивительное впечатлѣніе. Пока сидѣлъ я здѣсь, разсматривая эту странную комнату со всей ея обстановкою, робкое уваженіе мое къ владѣтелю дома достигло огромныхъ размѣровъ.

Такъ какъ вамъ пріятно будетъ узнать внутренность и меблировку восточнаго аристократическаго дома, то позвольте мнѣ описать эту пріемную. Она длинна и высока; лѣпной потолокъ ея расписанъ, позолоченъ и обведенъ арабесками, перемѣшанными съ надписями изъ Алькорана. Домъ этотъ вѣроятно принадлежалъ сперва какому-нибудь мамелюкскому агѣ или бею, котораго умертвилъ Мегметъ-Али, пригласивши къ себѣ на завтракъ. Его не подновляли съ тѣхъ поръ, и онъ устарѣлъ, хотя, можетъ быть, и сталъ отъ этого живописнѣе. Въ нишѣ, противъ дивана, находится большое круглое окно; подлѣ него стоятъ также диваны. Окно выходитъ въ садъ, окруженный высокими домами сосѣдей. Въ саду много зелени; посреди него журчитъ фонтанъ и подымается высокая пальма, обсаженная кустарниками. Въ комнатѣ, кромѣ дивановъ, есть еще сосновый столъ, цѣною въ пять шиллинговъ, четыре деревянныхъ стула, которые стоятъ не дороже шести шиллинговъ, два ковра и пара цыновокъ. Столъ и стулья — это роскошь, вывезенная изъ Европы; на Востокѣ ѣдятъ обыкновенно изъ мѣдныхъ судковъ, поставленныхъ на низенькія скамеечки, а потому можно сказать, что домъ эффенди Ди… меблированъ роскошнѣе, нежели домы агъ и беевъ, живущихъ по сосѣдству съ нимъ.