Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - [21]

Послѣднее хорошее описаніе турецкихъ бань сдѣлала, какъ полагаю я, леди Мери Вортлей Монтагъ, по-крайней-мѣрѣ лѣтъ сто тридцать назадъ тому. Она такъ роскошно изобразила ихъ, что мнѣ, смиренному писателю, можно развѣ набросать тотъ же эскизъ, но только въ другомъ родъ. Безспорно, турецкая баня совершенная новизна для чувствъ Англичанина и можетъ быть отнесена къ самымъ страннымъ и неожиданнымъ приключеніямъ его жизни. Я приказалъ своему valet de place или драгоману (чудесная вещь имѣть въ услуженіи драгомана!) вести себя въ лучшую изъ сосѣднихъ бань. Онъ подвелъ меня къ дому въ Тофанѣ, и мы вступили въ большую, холодную комнату, освѣщенную сверху: это былъ передбанникъ.

Посреди его находился большой фонтанъ, окруженный раскрашенной галереею. Съ одной стороны ея на другую было протянуто нѣсколько веревокъ, на которыхъ висѣлъ большой запасъ полотенецъ и синихъ простынь для употребленія посѣтителей. По стѣнамъ комнаты и галереи были надѣланы небольшія отдѣленія, снабженныя опрятными постелями и подушками, на которыхъ лежало около дюжины правовѣрныхъ; одни изъ нихъ курили, другіе спали, или находились только въ полузабытьи. Меня уложили на одну изъ этихъ постелей, въ уединенный уголокъ, по причинѣ моей незнатности, а рядомъ со мною помѣстился плясунъ-дервишъ, который, не медля ни минуты, началъ готовиться къ путешествію въ баню.

Когда снялъ онъ желтую, въ родѣ сахарной головы, шапку, халатъ, шаль и другія принадлежности, его завернули въ двѣ синія простыни; одно бѣлое полотенце накинули на плеча, а другимъ, какъ чалмою, искусно обвязали голову; принадлежности, которыя онъ скинулъ съ себя, были завернуты въ полотно и положены въ сторонку. Со мною поступили также, какъ съ плясуномъ-дервишемъ.

Послѣ этого почтенный джентльменъ надѣлъ пару деревянныхъ башмаковъ, которые приподняли его дюймовъ на шесть отъ полу, и побрелъ по скользкому мрамору къ маленькой двери. Я послѣдовалъ за нимъ. Но мнѣ не было дано въ удѣлъ ловкости плясуна-дервиша; я пресмѣшно раскачивался на высокихъ башмакахъ и непремѣнно разбилъ бы носъ, если бы драгоманъ и баньщикъ не свели меня съ лѣстницы. Завернувшись въ три широкія простыни, съ бѣлой чалмою на головъ, я съ отчаяніемъ думалъ о Полль-Моллъ. Дверь захлопнулась за мною: я очутился въ темнотѣ, не знаю ни слова по-турецки, — Боже мой! что же будетъ со мною?

Темная комната была склизкимъ, отпотѣвшимъ гротомъ; слабый свѣтъ упадалъ въ нее изъ круглаго отверстія потолка, сведеннаго куполомъ. Хлопанье дверей, неистовый смѣхъ и пѣсни гудѣли подъ сводами. Я не могъ идти въ эту адскую баню, я клялся, что не пойду въ нее; мнѣ обѣщали отдѣльную комнату, и драгоманъ удалился. Не могу описать той агоніи, которую почувствовалъ я, когда этотъ христіанинъ покинулъ меня.

При входѣ въ Сударіумъ, или самую баню, вамъ кажется, что вы задыхаетесь отъ жару; но это продолжается не болѣе полуминуты. Я почувствовалъ тоже самое, садясь на мраморъ. Пришелъ парильщикъ, снялъ съ головы моей чалму и съ плечь полотенце: я увидалъ, что сижу подъ сводомъ маленькой мраморной комнаты, противъ фонтана холодной и горячей воды. Атмосферу наполнялъ паръ; боязнь задохнуться исчезла, и я, находясь въ этомъ пріятномъ кипяткѣ, чувствовалъ какое-то особенное удовольствіе, которое, безъ сомнѣнія, чувствуетъ картофель, когда варятъ его. Васъ оставляютъ въ такомъ положеніи около десяти минутъ. Оно хотя и горяченько, однако очень не дурно и располагаетъ къ мечтательности.

Но представьте мой ужасъ, когда, поднявши глаза и выходя изъ этой дремоты, я увидѣлъ передъ собою смуглаго, полуодѣтаго великана. Деревянные башмаки и паръ увеличивали ростъ его; злобно, какъ лѣшій, улыбался онъ, размахивая въ воздухѣ рукою, на которой была надѣта рукавица изъ конскаго волоса. Громко звучали подъ сводомъ непонятныя для меня слова этого чудовища; большіе, выпуклые глаза его сверкали, какъ уголья, уши стояли торчкомъ, и на бритой головѣ подымался щетинистый чубъ, который придавалъ всей наружности его какую-то дьявольскую ярость.

Чувствую, что описаніе мое становится слишкомъ страстно. Дамы, читая его, упадутъ въ обморокъ, или скажутъ: «Какой оригинальный, какой необыкновенный способъ выраженія! Джэнъ, душа моя, тебѣ нельзя читать этой отвратительной книги.» A потому и постараюсь говорить покороче. Этотъ человѣкъ начинаетъ со всего плеча тузить своего паціента пучкомъ конскихъ волосъ. По окончаніи побоища, когда лежите вы въ полномъ изнеможеніи подъ брызгами фонтана теплой воды я думаете, что все уже кончено, парильщикъ снова является передъ вами съ мѣднымъ тазомъ, наполненнымъ пѣною. Въ пѣнѣ лежитъ что-то похожее на льняной парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, которымъ такъ гордилась эта старушка, и надъ которымъ всѣ мы отъ души смѣялись. Только лишь намѣреваетесь вы поразсмотрѣть эту вещицу, она внезапно бросается вамъ въ лицо — и вотъ вы покрываетесь мыльной пѣною. Вамъ нелѣзя смотрѣть, нельзя ничего слышать, вы съ трудовъ переводите дыханіе, потому что на глазахъ и въ ушахъ мыло, а по горлу движется парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, обливая грудь вамъ мыльною водою. Въ былое время злые мальчишки, насмѣхаясь надъ вами, кричали: «Каково васъ взмылили?» Нѣтъ, не побывавъ въ турецкой банѣ, не знаютъ они, что значитъ: взмылить.