Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - [14]

Здѣсь, противъ мыса Суніума, явилась мнѣ въ грозномъ видѣніи греческая муза и сказала свысока, покровительственнымъ тономъ, которымъ привыкла она говорить со всѣми: «отчего это, дружокъ мой, не восхищаешься ты дивной страною поэтовъ и героевъ, съ исторіею которой ознакомило тебя твое классическое образованіе? Если же не вѣдаешь ты твореній и подвиговъ великихъ мужей Греціи, значитъ, ты вполнѣ пренебрегъ своими обязанностями, и любезные родители даромъ потратили деньги, отдавши тебя въ училище.» Я отвѣчалъ ей: «сударыня, знакомство мое съ вами въ молодости было такъ непріятно для меня, что я не могу привыкнуть къ вамъ и теперь, войдя въ зрѣлый возрастъ. Поэтовъ вашихъ читалъ я всегда со страхомъ и трепетомъ; а вы знаете — холодный потъ плохой спутникъ поэзіи. Разсказывая ваши приключенія, я дѣлалъ тьму ошибокъ. Исторія ваша не очень-то умна сама по себѣ; но когда грубый простякъ, школьный учитель, прибавитъ къ ней нелѣпый разсказъ свой, она становится рѣшительно невыносимою. Потому-то и нѣтъ у меня ни малѣйшаго желанія возобновить знакомство съ дамою, бывшею некогда постоянной причиною моего умственнаго и тѣлеснаго истязанія.» Все это пишу я, для того конечно, чтобы оправдаться въ недостаткѣ энтузіазма по классической линіи и извинить свое поведеніе, скрыть котораго нѣтъ никакой возможности.

Нечего и говорить, что такой образъ мыслей не дѣлаетъ чести путешественнику, посѣтившему родину Эсхила и Эврипида. Въ добавокъ къ этому, остановились мы въ ужасномъ трактирѣ. И какую же прелесть могли заключать въ себѣ голубые холмы Аттики, серебристый заливъ Пирея и эта скала, увѣнчанная дорическими колоннами Парѳенона, для человѣка, искусаннаго съ головы до ногъ до клопами? Удивительно, если кусали они Алкивіада. Неужели эти гнусныя насѣкомыя ползали по немъ, когда покоился онъ въ объятіяхъ прекрасной Фрины? Всю ночь съ завистью продумалъ я о плетеномъ кузовѣ или висячей койкѣ Сократа, какъ описаны они въ «Облакахъ» Аристофана. Конечно изъ этого мѣста отдохновенія философъ изгонялъ клоповъ силою. Съ французскаго корабля, который изъ своихъ портовыхъ оконъ поглядывалъ на маленькій англійскій корветъ, смѣло стоявшій подлѣ него, долетѣли до насъ веселые звуки марша въ то самое время, какъ цѣлая вереница лодокъ, взмахивая веслами, двинулась навстрѣчу къ пароходу, чтобы везти насъ съ него. Въ небольшомъ заливѣ Пирея стояли русскія шкуны и греческія бриги; вѣтряныя мельницы, темнѣя вокругъ него на холмахъ, освѣщенныхъ солнцемъ, быстро вертѣли крыльями; по набережной раскинулся импровизированный городъ, на берегу стояли харчевни для матросовъ. Какъ странны греческіе извощики въ своихъ фескахъ, въ оборванныхъ, прошитыхъ нитками казакинахъ и безконечныхъ коленкоровыхъ юпкахъ. Какъ славно, совершенно на лондонскій ладъ, бранятся они, критикуютъ лошадей и экипажи своихъ товарищей, одушевляясь великодушной ревностью везти путешественниковъ. Нечего сказать, стоило взглянуть на рыдванъ, въ которомъ принуждены были ѣхать мы въ Аѳины; но насъ утѣшала мысль, что Алкивиадъ и Кимонъ ѣзжали въ экипажахъ еще менѣе комфортабельныхъ. Почти въ продолженіе всей дороги видѣли мы предъ собою красноватую гору, на верху которой возвышается Акрополисъ, а у подошвы бѣлѣютъ городскія зданія. Эту широкую, желтую и безплодную долину, гдѣ мелькаютъ мѣстами одни только захирѣлые оливковыя деревья, охватили со всѣхъ сторонъ такія живописныя горы, какихъ не видалъ я еще ни разу. Ничего нѣтъ въ нихъ дикаго и грандіознаго; но онѣ какъ-то необыкновенно аристократичны. Розовыя облака тихо клубились вокругъ свѣтлыхъ вершинъ ихъ. Назвать гору аристократичною — такое выраженіе можетъ казаться афектаціею или нелѣпостью; но эти возвышенности Аттики также не похожи на другія горы, какъ, напримѣръ, Ньюгэтская тюрьма не похожа на клубъ путешественника. Одно зданіе тяжело, мрачно и грубо; другое легко, изящно и весело. По-крайней-мѣрѣ я такъ думаю. Народъ, для котораго природа построила такой великолѣпный дворецъ, могъ ли не быть благороденъ, блестящъ, храбръ, уменъ и художественъ? Во время дороги мы встрѣтили четырехъ Грековъ, которые ѣхали на лошакахъ; другіе четверо играли въ засаленныя карты подлѣ барака, названнаго англійскими поэтами: домомъ полудороги. Должна ли красота внѣшней природы облагораживать душу человѣка? Проѣзжая Варвикширомъ, вы думаете, что Шекспиръ, родясь и блуждая посреди чудныхъ долинъ и лѣсовъ, долженъ былъ отъ вліянія самой уже природы усвоить это художественное чувство, которое, какъ цвѣтокъ или роса, покоится на всѣхъ его твореніяхъ; но грубый ткачъ Ковентри и сварливый сквайръ Лимингтона смотрятъ съ младенчества на тѣ же самые пейзажи, а какая же въ томъ польза для нихъ? Вы трактуете о природѣ и климатѣ прекрасной Аттики, какъ о вещахъ, способныхъ облагородить душу Грека. Но эти сальные, оборванные погонщики, которые съ крикомъ и бранью дуются въ карты за три часа до полудня, которые вооружены съ головы до ногъ и между тѣмъ трусятъ подраться, развѣ не явились они на свѣтъ Божій въ той же самой Греціи, гдѣ родились извѣстные герои и философы? Однако же домъ полудороги остался далеко за вами, и вотъ мы въ столицѣ короля Оттона.