Путеводитель потерянных. Документальный роман - [15]

Вырезали и приклеили любимую подругу Рут, писаную красавицу с волнистыми волосами, вырезали из сонма подруг каждую в отдельности, — не все, прямо скажем, красавицы, — но все убитые… Вырезали почетных граждан еврейской общины города, — Мауд помнила, кто в их синагоге на какой скамье сидел, соседей по дому, еще каких-то дальних родственников…

Поздним вечером на столе образовалась стопка высотой в полметра, а вокруг стола и под ним — ковер из обрезков. Ползая на четвереньках, Мауд подбирала неповрежденных, всех, даже тех, у кого отрезаны край шляпы или пара кудрей. Не может она выкинуть живых людей на помойку.

Зал имен

Утром мы поехали в Яд Вашем. В Зале имен было приемное окошко. «Вся память» в него не влезет, только по частям. Чтобы ускорить процесс, я позвала приятеля, научного сотрудника данного заведения. Мауд сдала ему на руки «всю память», спросила про место хранения.

— В принципе, каждому документу присваивается инвентарный номер, — объяснил ей мой приятель, — под этим номером он проходит сканирование, после чего помещается в базу данных. Оригиналы хранятся по шифру уложения.

— Я хочу видеть конкретное место.

— К сожалению, вход туда разрешен только сотрудникам.

— Но Лена ведь тоже здесь работает, — не отступала Мауд.

— Искусство — это другой департамент.

Пришлось звонить начальству. Позволило.

Мы попали в святая святых памяти. Полутемное помещение со стеллажами в десятки рядов, казалось, не имело ни конца ни края.

— Где будут лежать мои? — спросила Мауд.

— Здесь. Но не сразу. После обработки.

— Где производится обработка?

— В приемке.

— Где приемка?

— У окошка.

— Так зачем же мы отдали их вам?

— Чтобы я передал дежурному сотруднику.

— Где он?

— Это Катрин, девушка в окошке.

Мы вернулись к приемке с тыльной стороны.

Мизансцена со святая святых оказалась лишней, но Мауд была довольна — теперь она знает, где физически обитает память о каждом из шести миллионов. Катрин пересчитала анкеты. Их оказалось шестьдесят семь.

— Всего? — удивилась Мауд.

Катрин пересчитала снова, из уважения к пережившей Катастрофу. Шестьдесят семь.

— Ничего, что некоторые без фотографии, а некоторые с рисунком вместо фотографии? — спросила Мауд.

Разумеется, важна правдивая информация. Но это — не к Катрин. Ее дело — заполнить карту подателя и выдать квитанцию о приеме.

* * *

Вышли из Зала памяти налегке. Куда там!

— Думала, сдам и все… Нет! Они все равно тут, — постучала Мауд пальцем в седой висок.

Мы поднялись в гору и сели на автобус. Трамваев в Иерусалиме тогда не то что не было, о них даже не помышляли. Сейчас от Яд Вашем до центральной автостанции мы бы добрались за семь минут, а тогда приходилось кружить вокруг города.

Всю дорогу Мауд нудила: «Забыли сдать твоего дядю, не заполнили анкету на Ханичку Эпштейн. Да, она была не совсем в своем уме, в одиннадцать лет писала в постель. Но ведь ее убили! Могли бы и о ней сказать. Конечно, не то что она была ненормальной и писала в постель… Еще была такая Бедржишка Мендик, из двадцать третьей комнаты. Темная, неряшливая, может, даже умственно отсталая, несчастный туповатый дьяволенок… Но ведь и ее сожгли… Я бессовестная, раз помню такие гадости. Хорошо, что нашлась Рене… Сколько стоил разговор? Точно не меньше пятидесяти шекелей. А твоя работа?»

Я молчала. Мауд искала, к чему бы прицепиться, и в конце концов вцепилась зубами в носовой платок.

— Я тебя обманула, — процедила она сквозь зубы, прикрыла ладонью рот и умолкла до конечной остановки.

Автобус в Тель-Авив отправлялся через пять минут. Мауд пребывала в разобранном состоянии. Уговорить ее остаться? До вчерашнего дня все было просто и ясно. Совестливая душа, с этим непросто жить, но она справлялась… Поддаться, спросить про обман?

— Ты громко думаешь, — отозвалась Мауд. — Скажу одно — мы не сдали самого главного человека.

Я провела рукой по ее голове. Волосы как наждачная бумага.

— Позволь мне еще раз к тебе приехать. С чемоданом.

— Навсегда? — пошутила я неловко.

— На пару часов. Без ночевки.

Чемодан

Через неделю в семь часов утра я встречала Мауд на автостанции. После того как сестра одного погибшего художника назначила мне встречу в Беэр-Шеве в шесть утра, семь в Иерусалиме — это по-божески.

Мауд вышла из автобуса первой. В косынке и без чемодана.

— Он в багажнике, — объяснила Мауд. — Не хотела класть его туда, но водитель настоял. Наверное, я сумасшедшая, — хихикнула Мауд, когда багажник открылся и она увидела чемодан. — Куда он мог деться из автобуса? А я всю дорогу дрожала.

Чемодан и впрямь оказался нелегким.

— Возьмем такси. Нечего таскать на себе такую тяжесть. Хватит той, что внутри.

Дома мы водрузили чемодан на тот же стол, за которым неделю тому назад собирали в кучу память. Судя по всему, это было лишь увертюрой к опере.

За эту неделю я успела побывать во Франкфурте, подписать все бумаги, касающиеся транспортировки выставки из Иерусалима, огорчиться из‐за небольшой, относительно Яд Вашема, площади тамошнего еврейского музея и из‐за новой статьи для немецкого каталога, которую придется писать. Трудно возвращаться к пройденному. И только взявшись за статью, я поняла, что «пройденного» нет, любой материал — это тема с вариациями, а они бесконечны.