Путешествия во времени. История - [83]
Подобно Уэллсу, Пруст впитал в себя новую геологию. Он раскапывает собственный погребенный слой: «Все эти воспоминания, прибавляясь одни к другим, мало-помалу образовали одно целое, не настолько, однако, однородное, чтобы я не мог различить между ними — между самыми старыми воспоминаниями, воспоминаниями сравнительно недавними, вызванными „ароматом“, и, наконец, воспоминаниями другого лица, сообщившего их мне, — если не расщелины, не трещины, то по крайней мере прожилки, цветные полосы, отмечающие в некоторых горных породах, в некоторых мраморах различное происхождение, различный возраст, различную „формацию“». Мы могли бы покритиковать характеристику памяти, данную Прустом, как поэтическую метафору, если бы современные нейробиологи договорились между собой и выдали более убедительную модель работы памяти. Пока, однако, этого не произошло. Даже имея перед глазами в качестве образца компьютерную память, даже проведя детальное нейроанатомическое исследование гиппокампа и мозжечковой миндалины, никто не может объяснить, как формируются и вызываются воспоминания. Никто не может объяснить и парадоксальное утверждение Пруста: прошлое невозможно по-настоящему восстановить, ни роясь в своих воспоминаниях, ни просматривая их одно за другим, ни прокручивая пленку назад, ни залезая в тайные уголки памяти. Скорее, можно сказать, что суть прошлого, его квинтэссенция, если и приходит к нам, то приходит непрошеной.
Пруст придумал для этого термин «невольное воспоминание». Он предупреждал: «Потерянный труд пытаться вызвать его, все усилия нашего рассудка оказываются бесплодными. Оно схоронено за пределами его ведения, в области, недостижимой для него». Мы можем полагать, наивно уставившись в глубины собственного разума, что наши воспоминания сформированы и их теперь можно вызывать для неспешного рассмотрения. Но нет, память, до которой мы пытаемся дотянуться, память рассудочная — всего лишь иллюзия. «Сведения, которые она дает о прошлом, ничего не сохраняют из реального прошлого». Наш разум все переписывает и переписывает заново историю, которую пытается вспомнить. «Разум чувствует себя превзойденным самим собою, когда, совершая поиски, он представляет собой всю совокупность темной области, в которой он должен искать». Невольная память — это Грааль, который можно не искать. Мы не находим его — он находит нас. Он может быть заключен в каком-нибудь материальном предмете — «в ощущении, которое вызвал бы у нас этот материальный предмет», — к примеру, во вкусе пирожного petite madelaine, которое макают в липовый чай. Он может прийти к нам в том пограничном пространстве, что лежит между сном и бодрствованием. «Тогда в мирах, вышедших из орбит, все перепутается, волшебное кресло со страшной скоростью помчит его через время и пространство».
С учетом всех факторов может показаться удивительным, что психологам потребовалось еще 60 лет, чтобы определить это явление и назвать его «ментальным путешествием во времени», но сейчас это уже произошло. Нейробиолог из Канады Эндель Тульвинг пустил в оборот этот термин в 1970–1980-е гг. для обозначения того, что он назвал «эпизодической памятью». «Вспоминание для вспоминающего — это ментальное путешествие во времени, — писал он, — своего рода проживание заново каких-то событий прошлого». Или будущего, естественно. (Плоха та память, которая работает только назад, не забывайте об этом.) Кратко это понятие можно обозначить как МПВ, и в настоящее время исследователи спорят, присуще ли это явление исключительно человеку или обезьяны и птицы тоже способны переноситься в свое прошлое и проецировать себя в будущее. Вот какое определение дали недавно этому явлению два ученых-когнитивиста: «Ментальные путешествия во времени — это способность мысленно проецировать себя назад во времени, чтобы заново пережить прошлый опыт, и вперед во времени, чтобы заранее пережить возможный будущий опыт. В предыдущей статье мы говорили об МПВ в их произвольной форме. Здесь мы вводим понятие непроизвольных МПВ». Иными словами, понятие «непроизвольных (спонтанных) ментальных путешествий в прошлое и будущее». Никакого упоминания о пирожных, однако.
Кажется, все согласны, что воображение освобождает нас во временном измерении, даже если машина времени по Уэллсу недоступна нам. Все, но не Сэмюэль Беккет. Молодой дублинец, не написавший еще своих романов и пьес, изучал Пруста летом 1930 г., работая по обмену в парижской École Normale[216], чтобы «рассмотреть в первую очередь пресловутое двухголовое чудище проклятия и спасения — время». И увидел он вовсе не свободу. В мире Пруста Беккет обнаружил только жертв и пленников. Не для Сэма «наш гибельный и неизлечимый оптимизм», «наша ограниченная готовность жить», отводя глаза от ожидающей впереди горькой судьбы. Мы как двумерные организмы, говорит он, как обитатели Флатландии (Плоскоземья), которые неожиданно открывают третье измерение — высоту. Это открытие ничего им не дает. Они не в состоянии двигаться в этом новом измерении. Мы тоже не в состоянии. Беккет говорит:
