Путешествия во времени. История - [77]

Возможно, вы заметили — и, если да, то вы более наблюдательны, чем большинство читателей Мактаггарта, — что он начинает с того, что принимает за аксиому то, что пытается доказать. Он анализирует все позиции во времени, все возможные события, как если бы они были заранее выстроены в последовательность, как точки на геометрической прямой — M, N, O, P, рассматриваемые с точки зрения или Бога, или ученого. Назовем это вечной точкой зрения, или этернализмом. Будущее в точности похоже на прошлое: можно представить его себе в виде аккуратной диаграммы. А если наш опыт противоречит этому утверждению, то этот опыт — всего лишь результат ментальных состояний: воспоминаний, восприятий и ожиданий, которые мы переживаем как «прошлость», «настоящесть» и «будущность». Этерналист говорит, что реальность безвременна. Следовательно, время нереально.

На самом деле такая точка зрения относится к мейнстриму современной физики. Я не сказал бы, что она является мейнстримом — в наши бурные дни никто не может сказать наверняка, что такое этот самый мейнстрим. Многие из наиболее уважаемых и известных физиков согласны со следующими утверждениями:

• уравнения физики не содержат никаких свидетельств течения времени;

• научные законы не различают прошлое и будущее (кроме второго начала термодинамики);

• следовательно (ну как, получился у нас силлогизм?), времени не существует.

Наблюдатель — физик или философ — стоит вовне и смотрит внутрь. Говоря об абстрактном наблюдении, человеческое переживание времени можно не брать во внимание. Прошлое, настоящее и будущее совершенно условны.

Но как же быть с тем, что наши впечатления и переживания упрямо этому противоречат? Мы ощущаем время нутром, костями. Мы помним прошлое и ожидаем будущего. Но физик отмечает, что мы как биологические организмы подвержены ошибкам, нас легко обмануть и доверять нам нельзя. Наши донаучные предки видели вокруг себя плоскую Землю и ощущали ход солнца в небесах. Может ли наше восприятие времени оказаться столь же наивным? Возможно, но ученым все равно придется в конце концов вернуться к свидетельствам, получаемым от наших органов чувств. Они должны проверять свои модели опытом.

«Люди, подобные нам, те, кто верит в физику, — сказал когда-то Эйнштейн, — знают, что различие между прошлым, настоящим и будущим не более чем иллюзия, хотя и весьма навязчивая». «Те, кто верит в физику», — мне, откровенно говоря, в этом чудится какая-то невеселая задумчивость. «В физике, — повторяет Фримен Дайсон, — деление пространства-времени на прошлое, настоящее и будущее иллюзорно». Эти формулировки отдают смирением, которое при цитировании иногда пропадает. Эйнштейн утешал сестру и сына после тяжелой утраты и, возможно, думал также о собственной не столь уж далекой неминуемой кончине. Дайсон выражал солидарность и родство с людьми прошлого и будущего: «Все они наши соседи по Вселенной». Мысли, конечно, красивые, но произносились и писались они не в качестве окончательных заявлений о природе реальности. Сам же Эйнштейн несколько раньше сказал: «Время и пространство — это способы, посредством которых мы мыслим, а не условия, в которых мы живем».

Есть что-то извращенное в ученом, который верит, что будущее уже свершилось — жестко зафиксировано и ничем не отличается от прошлого. Первая мотивация научной предприимчивости, первичная установка ученого состоит в том, чтобы получить некоторый контроль над нашим бешеным движением в неизвестное будущее. Для древних астрономов умение предсказать движение небесных тел означало победу и триумф; предсказать затмение означало лишить это событие ореола ужаса; медицинская наука столетиями работает над тем, чтобы уничтожить болезни и увеличить продолжительность жизни, которую фаталисты называют предначертанной заранее; первое практическое применение законов Ньютона к земной механике состояло в том, что пушкари учились рассчитывать параболические траектории ядер и, соответственно, стрелять точнее; физики ХХ века не только сумели изменить ход войны, но и задумались над тем, чтобы предсказывать земную погоду и даже управлять ею при помощи новых вычислительных машин. А почему нет? Мы сами — машины по распознаванию образов, и задача науки — формализовать наши интуитивные представления, провести расчеты в надежде не просто на понимание — а это пассивное, академическое удовольствие, — но на подчинение природы, насколько это возможно (хотя возможности ограниченны), нашей воле.

Вспомните идеальный разум, по Лапласу, его «демон», довольно обширный, чтобы вместить в себя все силы и координаты, а затем подвергнуть их анализу. «Для него не осталось бы ничего неопределенного, и будущее, как и прошлое, предстало бы перед его глазами». Именно так будущее становится неотличимым от прошлого. Том Стоппард присоединяется к параду философов, не без остроумия перефразируя это утверждение: «Если бы вы могли остановить каждый атом в его позиции и направлении и если бы ваш разум способен был вместить все действия, приостановленные таким образом, тогда, если бы вы были очень, очень сильны в алгебре, вы могли бы написать формулу для всего будущего; и хотя никто не может быть настолько умен, чтобы сделать это, формула, должно быть, все же существует, как если бы кто-то мог». Стоит, пожалуй, спросить — поскольку так много современных физиков по-прежнему верят во что-то подобное, — почему? Если никакой разум не может быть настолько всеобъемлющим и никакой компьютер не в состоянии производить столько вычислений, почему мы должны относиться к будущему так, словно оно предсказуемо?