Путешествия в Мустанг и Бутан - [78]

Вьюки укрепили на трех мулах; операцией командовал крепкий старик в красно-синем халате. Это был Вангду, богатый крестьянин, отряженный тримпоном нам в проводники. Извозная повинность является одной из многочисленных отработок натурой в пользу короля и называется «улаг». Каждый крестьянин обязан выполнить улаг, предоставив дзонгу своих лошадей и себя самого.

Вангду, не теряя времени, объяснил, что терпеть не может извозной повинности и отправляется только потому, что нет другого выхода. Естественно, он взял своих худших мулов, дабы не утомлять хороших длинной дорогой.

— Кто ездит в эту пору! — бросил он, заставляя нас перевьючивать багаж, и добавил: — Очень много воды в горах. Дней за шесть, не раньше попадем в Тонгсу.

— Шесть дней? — запротестовал я. — Властитель закона говорил, что хватит пяти, а то и четырех!

— Властитель закона, — бормотал Вангду. — Что он знает! Говорю вам, шесть дней, — значит, шесть…

Н-да, многообещающее начало. Оставалось надеяться, что проводник не бросит нас на полпути. Как бы то ни было, придется провести шесть суток в его обществе. Зато Тенсинг был прекрасно настроен: его захватила походная лихорадка.

— Я мало где был, — улыбаясь во весь рот, сказал он. — А теперь посмотрю весь Бутан.

С каждым днем я все больше радовался, что мне достался такой прекрасный парень, как Тенсинг. Повара, правда, из него не получилось. Я купил несколько белых тряпок специально для вытирания посуды, с тем чтобы сохранить его рубашку… Но свыкнуться с мыслью, что ему придется стирать эти тряпки, Тенсинг не мог.

Перед выходом мы по традиции обошли лавчонки у стены дзонга. Нам говорили, что это последние торговые точки на нашем маршруте. Я закупил в дорогу сигарет и горького сырого табака, ввозимого из Индии. Тенсинг настаивал на покупке сушеного мяса. Я пытался возражать. Как можно более твердым голосом я сказал, что это мясо — источник всех хвороб и желудочные болезни в Бутане вызваны именно им. Тенсинг упорно твердил, что оно прекрасно для здоровья, и умолял купить хотя бы немного… В конце концов я согласился и, согнав мух со связки дурно пахнувших шнурков, отдал их сияющему Тенсингу.

Мы взяли курс на маленький лесок священных сосен в долине — то была дорога на Тонгсу. Что нам уготовили горы и погода? Загадка.

Отойдя каких-нибудь 600 метров, наткнулись на стаю коршунов, пировавших на останках пони, сорвавшегося с виража пятнадцатью метрами выше. Лошадка валялась, выставив к небу одеревеневшие конечности. Доброе предзнаменование!..

— Жаль лошадь, — с горечью сказал Тенсинг, глядя на труп, от которого исходил запах, живо напоминавший сушеный деликатес, которым потчевал меня повар. Это зрелище удержало меня от идеи сесть на костлявого мула с яростным взором, которого Вангду предоставил в мое распоряжение.

Дзонг скрылся из виду. Я шагал впереди каравана. За мной брели три мула, тяжело груженные бесценным багажом. Мой собственный маленький мирок был в пути. А название «Ринак» (Черные горы) вобрало в себя разом весь образ Бутана: темная масса гор на карте. Нам предстоит подняться на 3300 метров, а с перевала должен открыться новый вид — внутренний Бутан, где до меня побывали лишь три-четыре европейца.

От раздумий меня то и дело отрывал пронзительный голос Вангду, погонявшего мулов грозным «дро!». Те, надо признать, не особенно реагировали на крики и то и дело норовили остановиться пощипать траву. Солнце жгло немилосердно. Скорей бы подняться на высоту…

Три часа мы шли вдоль реки по откосу, потом осторожно спустились, чтобы пересечь ее в месте слияния с другим потоком. На противоположной стороне была тень, стеной поднимался тропический лес и виднелись террасы полей, засеянные злаками.

Но когда мы перешли по деревянному мостику, пейзаж разом изменился. Дорога к Черным горам, представлявшая до этого тропу примерно в метр шириной, сузилась настолько, что едва различалась на глинистой почве. Приходилось двигаться бочком, прижимаясь к склону горы. Вангду объявил, что мулы слишком нагружены, и каждые 50 метров останавливал их для отдыха. По лицу у меня струился пот, очень хотелось сесть на мула, но Вангду отрезал: об этом не может быть и речи, слишком крутой подъем. Мы ползли как улитки по самому солнцепеку.

Ненавижу такую ходьбу. Она утомляет гораздо больше, чем ритмичный подъем, а до перевала еще очень далеко. Остановились, тяжело дыша, в тени одинокой сосенки, развьючили мулов и пустили их на травку.

Снизу нас нагнали еще два путника и, шумно отдуваясь, расположились по соседству. Они с любопытством оглядели мое европейское платье и осведомились, не индиец ли я. Тенсинг объяснил, что я с «Дальнего Запада», «самый ученый человек в мире». Попутчики широко раскрыли глаза. Тенсинг упрямо гнул свою линию:

— Да-да, он знает все обо всем.

Я смущенно улыбнулся. Мне действительно страшно хотелось все знать, прежде всего — когда мы перевалим через Черные горы, двигаясь в таком темпе.

Чуть позже, уже поднимаясь, я услыхал, как Тенсинг рассказывал Вангду о моей гениальности: мне-де известна вся история Бутана и все здешние обычаи. Старик недоверчиво хмыкал. Это просто бесчеловечно, ответил он, заставлять человека в его возрасте карабкаться на такие кручи.