Путешествия в Мустанг и Бутан - [5]

Но Таши крепко стоял на своем.

Мустанг — настолько маленькая область, что для нее не нашлось места даже в Британской энциклопедии. Тамошнего короля индийцы называют раджой, но подлинный его титул — Ло гьялпо («гьялпо» — по-тибетски «король», а «Ло» — местное название Мустанга). Вполне возможно, там не окажется' ничего интересного, кроме нескольких заброшенных деревень. Но с другой стороны, есть шанс открыть мир, само существование которого долго ставилось под сомнение.

Мы шли, окруженные запахом мокрой глины и таинственными тенями, сгущавшимися в сумерках. Я спросил Таши: «Ты боишься смерти?» К большому удивлению, он рассмеялся:

— Так или иначе, все ныне живущие через девяносто девять лет умрут.

И добавил:

— Выходит, всем им бояться?.. Никто не знает, почему он явился на свет и почему умрет.

Подобный философский подход не мешал Таши бояться превратностей судьбы, особенно после всего, что выпало на его долю. Мы условились, что он будет выдавать себя за непальского шерпу, из которых обычно набирают носильщиков для гималайских экспедиций. Комизм ситуации заключался в том, что прилегающий к Эвересту район — предполагаемую «родину» Таши — хорошо знал я, тогда как он не ступал туда ногой.

Наша маленькая группа никак не походила на хорошо оснащенные экспедиции, которые обычно отправляются покорять вершины или исследовать отдаленные районы Гималаев. Но нехватку снаряжения и людей, я надеялся, мне заменит знание тибетского языка. Если только достанет сил на нем разговаривать…

Пройдя несколько километров по сухому каменному ложу когда-то бурного потока, мы начали подъем. Это была бесконечная гигантская лестница, ступени которой были выдолблены в скале и отполированы босыми ногами бесчисленных носильщиков, паломников, воинов и купцов. Я хватал ртом воздух и со стороны, вероятно, выглядел весьма неважно, потому что Таши спросил, нет ли у меня «газовой болезни», начинающейся на большой высоте.

— Не глупи, — сказал я, тяжело дыша. — Просто устал немного.

— Попробуй пососать гальку, — посоветовал Таши (это было древнее лекарство шерпов амдо против высотной болезни).

Было уже совсем темно, когда мы ступили на узкую, вымощенную булыжником улицу. То было селение Нодара.

На следующее утро, еще затемно, в густом тумане, под дождем мы продолжили свой путь наверх. Мы шли на запад все выше и выше, пробиваясь к великому торговому пути в Тибет. Вокруг скользили неясные тени, пахло мокрой глиной и дымом. А вот и перевал. Я успеваю немного растереть гудящие икры, и мы начинаем спуск. Нашей целью было местечко под названием Хилле.

Дорога вниз заняла четыре часа. Тропа, извиваясь, все глубже зарывалась в зеленый ад. Я с тоской смотрел на спины впереди идущих. Каждый шаг означал, что скоро нам придется опять ползти вверх.

Наконец спуск прекратился. Воздух на дне ущелья был горячим, как в тропиках.

Перевалив через невысокий холм, мы очутились на месте. Хилле — не город и не деревня, просто стоянка, расположенная в котловине, от которой террасами поднимаются склоны. Вдоль дороги стоят три хижины, сооруженные из плетеных бамбуковых матов. Все три, как мы вскоре выяснили, были харчевнями, построенными здесь жителями Тукучи — тхакали. Этот город стоит на полпути между Покхарой и столицей Мустанга — Ло-Мантангом.

Внутри хижины на земляном полу лежали вокруг очага чистые циновки. Тут же сверкали надраенные латунные горшки и кружки. Пухленькая, приятного вида женщина приветствовала нас у порога. Она говорила по-тибетски, как почти все тхакали. У огня уже сидел один путник, перебрасываясь с хозяйкой шуточками. Мы устроились рядом и первым делом спросили, есть ли у нее ракша (рисовая водка) или чанг (тибетское пиво).

Выпив две большие кружки теплой ракши, способ приготовления которой я по некоторым причинам твердо решил не уточнять, мы почувствовали себя гораздо лучше. Да и мой тибетский язык после ракши значительно улучшился.

Нам подали еду: рис и дхала — безвкусную отваренную чечевицу, приправленную, как обычно, перцем карри. Позавтракав, я вышел поговорить с караванщиками, которые чинили упряжь. Но люди попались молчаливые, и я вскоре вернулся в бамбуковое убежище.

Наутро мы выступили, держа курс по-прежнему на запад через перевал на высоте 3560 метров. Дорога шла через два раскачивающихся мостика, причем один вид их, скрипящих под ветром, внушал серьезные опасения в благополучном исходе предприятия. Один носильщик, самый молодой, ступая на мостик, каждый раз закрывал глаза от страха, так что пришлось вести его под руки.

Начался подъем. Носильщики были безнадежны; один из них сильно хромал, и сердце у меня в буквальном смысле разрывалось надвое: с одной стороны, я был полон искреннего сочувствия, с другой — понимал, что не поторапливаться нельзя.

Мы вошли в густой лес; ели были окутаны гирляндами мхов, словно украсились для встречи рождества или духа, летевшего с Валгаллы под вагнеровскую мелодию. Пожалуй, здесь следовало остановиться на ночлег. Мне не хотелось проявлять «твердость» британских полковников киплинговского толка, которых я ненавижу всем сердцем, и гнать людей дальше.