Путешествия П. А. Кропоткина - [22]

отчего эти чудные луга не возделываются, отчего, кроме

берестяных юрт орочон, не видно никакого жилья.

Разгадку они скоро узнали. Когда караван остановился на

ночлег, путешественники почувствовали, как быстро наступает

холод. К утру, перед восходом солнца, когда Кропоткин измерил

температуру, мороз достиг четырех градусов. 1, 2 и 3 июня, несмотря

на то что караван спустился значительно ниже, утром были

сильные заморозки.

И все-таки природа восточных склонов казалась ласковой и

необыкновенно богатой. Дуб, черная береза, орешник так же

удивляли казаков, как жителей средней полосы удивляют субтропические

породы деревьев — роскошные магнолии, пальмы и кипарисы.

Из поколения в поколение, многие годы забайкальцы мечтали

о теплом крае на Амуре и теперь были в полном восторге.

При спуске с плоскогорья они увидели большую дубовую рощу.

— Глядите, что за странное дерево! Дуб, должно быть! —

восклицали казаки.

— Глядите, орешник! — восхищались казаки.

— А это что за дерево? — спрашивали другие при виде липы

или других незнакомых сибирякам деревьев.

И действительно, по сравнению с Забайкальем маньчжурские

леса казались необычайно богатыми. Особенно поражали

роскошные травы и цветы.

«Казаки так умилялись, были в таком восторге, — вспоминал

Кропоткин, — что, казалось, вот-вот примутся целовать землю».

Страстное стремление земледельцев увидеть собственными

глазами плодородную землю Амура осуществилось наконец. Как

давно всем хотелось ощутить эту землю под своими ногами!

«Свой глазок смотрок, чужой — стеклышко», говорит народная

поговорка, а тут казаки не только видели эту давно желанную

землю, но и шли по ней, кормили ее травами своих лошадей,

видели огромные, никем не занятые свободные пространства, жду-

щие только рук земледельца, готовые к тому, чтобы на них

поднялись и зашумели нивы золотой пшеницы.

Это все еще были восточные предгорья Хингана. Что же <будет

там, в степных просторах, ближе к берегам Амура!

* * *

Но до Амура было еще далеко, и на пути оказались

неожиданные препятствия. Кропоткин все не переставал беспокоиться

с того самого момента, как старый китайский чиновник в своей

одноколке появился перед их караваном неизвестно откуда и

продолжал маячить перед глазами. сОткуда он взялся и что он

намерен делать?» думал Кропоткин. Старик и не обгонял их и не

отставал. Вместе с ними он провел ночь около орочонского лагеря,

когда они спустились с перевала. Затем ехал в загадочном

молчании еще целый день впереди каравана и опять остановился на

ночь рядом с ними.

На третий день утром он облачился в синий халат и

форменную шапку со стеклянным шариком наверху и неожиданно

объявил, что дальше он не позволит каравану продолжать путь. Тут,

откуда ни возьмись, при нем оказался его писарь-полицейский —

божко.

Кропоткин и казаки устроили совещание и решили, что

старшина каравана Сафронов тоже облачится в лучшие свои одежды,

примет его официально в своей палатке и потребует от него

объяснения.

Старый китайский чиновник в сопровождении писаря пришел

к Сафронову и приказал, чтобы караван стал лагерем и ждал,

пока будет получено разрешение на дальнейшее путешествие из

Пекина. Он сердито потребовал у Сафронова паспорт каравана

и заявил, что отправит его на рассмотрение пекинских властей.

«Мы наотрез отказались, — пишет Кропоткин. — Тогда старик

стал придираться к нашему паспорту.

— Что это за паспорт! — говорил он, глядя с презрением на

несколько строк, написанных по-русски и по-монгольски на

обыкновенном листе писчей бумаги и скрепленных сургучной

печатью. — Вы сами могли написать это и припечатать пятаком. Вот

взгляните на мой паспорт! — И он развернул перед Сафроновым

длинный лист, весь исписанный китайскими знаками».

Во время совещания Кропоткин спокойно сидел в стороне и

укладывал что-то в сундуке. Случайно ему под руку попался

номер «Московских ведомостей», на котором был отпечатан

государственный герб.

Неожиданно пришла мысль: не выдать ли газету за паспорт

каравана?

— Покажи ему, скажи, что это наш паспорт, — сказал

Кропоткин старшине.

Сафронов развернул громадный лист и показал китайскому

чиновнику на орла.

— Неужели тут все про вас написано? — с ужасом спросил

старик.

— Да, все про нас, — ответил, не моргнув глазом, старшина.

Старик был совершенно ошеломлен. Он сразу смягчился и,

кивая головой, поглядывал уже одобрительно на путников. Но писарь

опять что-то зашептал ему, и чиновник снова заявил, что не

позволит итти дальше.

Таким образом, конфликт с китайскими властями наступил. Но

власти эти пока были представлены очень слабо: стариком и его

писарем. Однако положение было опасное, надо было сразу на

что-то решаться, и Кропоткин нашел выход.

— Довольно разговаривать, — сказал он старшине, — вели

седлать коней.

Казакам понравилась решительность Кропоткина, они его

поддержали, и, не обращая внимания на китайского чиновника,

караван тронулся в путь.

Старый чиновник страшно взволновался: было ясно, что он

примет свои меры. Тогда, чтобы успокоить его, смягчить и дать

возможность китайскому приказному как-то оправдаться,

Сафронов и Кропоткин обещали, как приедут в Мэргень, немедленно

доложить начальству, что старик употребил все меры, чтобы