Путешествия Лемюэля Гулливера - [32]
Каждую среду (среда здесь считается праздничным днем) король, королева и их дети обыкновенно обедали вместе в покоях его величества. На таких обедах мой стул и стол ставили по левую руку его величества, любимцем которого я сделался.
Государь с удовольствием беседовал со мной. Он подробно расспрашивал меня о Европе, тамошних нравах, религии, знакомых, просвещении, и я по мере сил давал ему обо всем самые подробные сведения. Ум короля отличался большой ясностью, а суждения точностью, и он делал чрезвычайно глубокие и тонкие замечания по поводу сообщаемых мною фактов. Но один раз король не выдержал. Я долго и с увлечением распространялся о моем любезном отечестве, о нашей торговле, войнах на суше и море, о религиозном расколе и политических партиях. Король внимательно слушал, но наконец в нем заговорили предрассудки воспитания. Он взял меня в правую руку и, лаская левой рукой, с громким смехом спросил, кто же я: виг или тори? Затем, обратясь к первому министру, который стоял тут же с белым жезлом длиной в грот-мачту английского корабля «Монарх», король заметил, как ничтожно человеческое величие, если такие крохотные насекомые, как я, могут его перенимать. «Держу пари, – добавил он, – что у этих созданий существуют титулы и ордена; они мастерят гнездышки и норки и называют их домами и городами; они щеголяют нарядами и выездами, они любят, сражаются, ведут диспуты, плутуют, изменяют».
Он довольно долго говорил на эту тему, и краска гнева покрыла мое лицо. Я кипел от негодования, слушая эти презрительные отзывы о моем благородном отечестве, рассаднике наук и искусств, победителе в битвах, биче Франции, третейском суде Европы, кладезе добродетели и набожности, чести и истины, гордости и зависти вселенной.
Но по зрелом размышлении я стал сомневаться, следует ли мне считать себя обиженным, тем более что в моем положении я не мог отвечать на обиды обидами. За несколько месяцев пребывания в этой стране я привык к внешности и разговорам ее обитателей. К тому же все вокруг по своим размерам вполне соответствовало гигантскому росту этих людей. Мало-помалу они перестали возбуждать во мне страх. Мне стало казаться, будто я нахожусь в обществе разряженных в праздничные платья английских лордов и леди, с их важной поступью, поклонами и пустой болтовней. Сказать правду, у меня нередко рождалось такое же сильное искушение посмеяться над ними, какое испытывал король и его вельможи, глядя на меня. Я не мог также удержаться от улыбки над самим собой, когда королева подносила меня к трюмо, где мы оба были видны во весь рост. Ничто не могло быть смешнее этого контраста. Подчас я испытывал такое ощущение, будто не они великаны, а я сам уменьшился в несколько раз.
Больше, чем все другие, меня раздражал и оскорблял карлик королевы. Его рост не превышал тридцати футов, и до моего появления он был самым маленьким человечком во всей стране. Немудрено, что при виде создания, во много раз уступавшего ему ростом, он гордо подбоченивался и нагло поглядывал на меня при встречах в передней королевы.
Когда мне случалось, стоя на столе, беседовать с придворными, он никогда не пропускал случая отпустить какую-нибудь остроту насчет моего роста и наружности. В отместку я называл его своим братом или вызывал на поединок – словом, пускал в ход все уловки, принятые среди придворных пажей.
Однажды за обедом этот злобный щенок так рассердился на какое-то мое замечание, что, взобравшись на ручки кресла ее величества, схватил меня за талию и бросил в серебряную чашку со сливками. Я окунулся с головой в сливки. К счастью, я отличный пловец. В противном случае мне пришлось бы очень плохо. Глюмдальклич в эту минуту находилась на другом конце комнаты, а королева так растерялась, что не могла помочь мне. Наконец прибежала моя нянюшка и вынула меня из чашки. Однако я успел проглотить пинты две сливок. Меня уложили в постель. К счастью, все обошлось благополучно. Только костюм был испорчен, и его пришлось выбросить. Карлика больно высекли и, кроме того, заставили выпить чашку сливок, в которых по его милости я искупался. С тех пор карлик навсегда потерял расположение королевы. Спустя некоторое время она подарила его одной знатной даме, и я его больше не видел. Я был очень рад этому. Трудно сказать, что еще мог придумать этот злобный урод.
Еще раньше он сыграл со мной одну грубую шутку. Однажды за обедом ее величество взяла на тарелку мозговую кость и, вытряхнув из нее мозг, положила обратно на блюдо. Карлик, улучив момент, когда Глюмдальклич пошла к буфету, вскочил на табурет, на котором она всегда стояла, присматривая за мной во время обеда, схватил меня обеими руками и, стиснув мне ноги, засунул выше пояса в пустую кость. Мне казалось унизительным звать на помощь, и прошло, вероятно, не меньше минуты, прежде чем эту проказу заметили и освободили меня из плена. Должно быть, я представлял очень смешную фигуру. При дворе редко подают горячие кушанья. Только этому обстоятельству я обязан тем, что не обжег ног, но мои чулки и панталоны оказались в плачевном состоянии. Хотя королева не могла удержаться от смеха при виде моей плачевной фигуры, но все же она очень рассердилась на карлика. Только мое заступничество спасло его от изгнания.
