Путешествие за край Земли - [12]

Скажу только, что тесть уволил всю многочисленную прислугу, а также нескольких рабочих, работающих во дворе.

— Зачем платить чужим гоям, когда есть свой необрезанный филистимлянин, — прокомментировал он свой поступок.

Так вот, дошло до того, что душевные муки Мстислава Ерофеевича значительно превзошли вероятные муки телесные, и, будучи в состоянии алкогольного опьянения он решился… Он заявился к знакомому хирургу, и не отстал от него, пока тот не надругался над лучшим и единственным другом Мстислава Ерофеевича.

Вернувшись домой, Мстислав Ерофеевич, не раздеваясь, ввалился в кабинет к тестю.

— Я сделал это! — радостно заявил он, несмотря на боль.

— Что ты сделал? — поморщился тесть.

— Я стал одним из вас.

— И каким же это образом, позволь полюбопытствовать? — спросил тесть таким тоном, что в комнате запахло желчью.

— Я сделал обрезание.

— Покажи.

Мстислав Ерофеевич снял штаны.

— Какая гадость!

— Но ведь вы сами…

— И ты смел подумать, что это позволит тебе… — от негодования тесть так и не смог сформулировать, что это должно было позволить Мстиславу Ерофеевичу.

— Вы же сами говорили…

— Я говорил, когда думал, что ты — человек! Неужели ты думаешь, что я приму мразь, подтирающую мне зад по субботам? Ты еще хуже, чем я думал. Ты даже не чмо… ты… ты… Ты обрезанный филистимлянин! Пошел вон с глаз моих. Отныне ты будешь жить в сарае за гаражом!

Мстислав попытался найти защиту у жены, но она даже слушать его не стала.

— Я думала, ты мужик, а ты…

— Но что я мог?

— Послать папика на х…

— Чтобы он меня уничтожил?

— Дурак, он бы только начал тебя больше уважать, а теперь… Иди в сарай с глаз моих!

— Ты никогда меня не любила! — бросил он через закрытую дверь и отправился спать в сарай.

Но все это было прелюдией к настоящему горю Мстислава Ерофеевича, которое (горе) случилось с ним во время третьей ночевки в сарае.

Надо заметить, что сарай, куда был сослан Мстислав Ерофеевич, был чистым, просторным и теплым. Отапливался он из дома, с которым был соединен единой системой парового отопления. В сарае были стены, крыша, пол из крашеных досок и кое-какая мебель, включая старый диван, на котором теща лишилась девственности, о чем свидетельствовало забавного вида пятно. Диван, как и пятно, решено было оставить на память в качестве милого сердцу сувенира. На этом диване и встретил Мстислав Ерофеевич свое горе, явившееся ему в виде сна:

Подглава 2

Конь судье не товарищ, но брат.

Народная мудрость

Было жарко, несмотря на то, что солнце клонилось к горизонту. По неприятному привкусу во рту Мстислав Ерофеевич понял, что скоро начнется суббота. Местность была пустынная, голая. Было пыльно. Он стоял в пижаме и тапочках у подножья небольшой горы. От его ног в гору вела тропинка. Рядом, чуть сбоку, за большим старинным письменным столом сидела молодая красивая женщина. Секретарша.

— Вас ждут, — сказала она и как-то укоризненно посмотрела на Мстислава.

— Спасибо, — буркнул он и бросился в гору, чтобы как можно быстрее убраться из зоны этого укоризненного взгляда, жгущего сильнее жаркого солнца.

Пижама сразу же промокла насквозь от пота, а неспортивный образ жизни Мстислава Ерофеевича сказывался болью в боку и сильной одышкой. Он никак не мог заставить себя дышать ритмично, и его легкие работали в хаотическом режиме. Сильно хотелось пить, но воды нигде не было.

Забравшись, наконец, на гору, он увидел три здоровых деревянных креста грубой работы, на каждом из которых висело по человеку. Тот, что висел посредине, поднял голову и укоризненно посмотрел на Мстислава.

— Здравствуй, Мстислав, — сказал он.

— Здравствуйте.

— Не узнаешь меня, хотя куда тебе, ты же меня забыл, продал.

— Мы разве были знакомы? — спросил Мстислав, который действительно не узнавал человека на кресте.

— Мы были знакомы, но теперь ты делаешь вид, что совершенно меня не знаешь.

— Кто ты? — спросил Мстислав, краснея.

— Я тот, от кого ты отрекся.

— Когда?

— Когда сделал вот это.

Перед Мстиславом появились носилки (их держали два крепких мужика), на которых лежал его детородный орган, покалеченный непослушной рукой пьяного хирурга.

— Его-то ты хоть узнаешь? — спросил человек на кресте.

— Прости, — сказал Мстислав органу и заплакал.

— Он еще плачет, чмо! — ответил поруганный орган голосом тестя и сплюнул.

Мстислав почувствовал, что его пижамные штаны стали липко-мокрыми.

— Ты чмо, Мстислав, — ласково повторил за членом человек на кресте, — ты самое настоящее чмо. Ты настолько чмо, что даже не замечаешь своей чмошности. Ты чмо и предатель. Ты предал своего единственного друга, предал меня. Это я две тысячи лет назад согласился принять мучительную смерть, чтобы ты, Мстислав, мог гордо носить свой не оскверненный ножом орган, и что же ты сделал? Что?

В груди Мстислава вдруг проснулось то, о чем он даже и не подозревал, а именно совесть. С жадностью голодного хищника совесть накинулась на жалкую душонку Мстислава.

— Прости меня! — закричал он, падая на колени перед крестом.

— Простить? А вот хрен тебе!

Мстислав завопил на всю гору.

— И ты орешь здесь, как баба, перед моими глазами, перед глазами тех, кто достойно встретил мучения, перед глазами… — не найдя нужных слов, он закашлялся.