Путешествие вокруг вулкана - [28]

Как он изменился! Я едва узнала его. Оброс русой бородой, исхудал, оборвался. Но главное — глаза!!! Если бы вы только видели эти одичавшие, почти безумные глаза! Они странно посветлели, будто выгорели. Зрачок был узок, как у кошки…

От ужаса я закричала. Он сразу заткнул мне рот шершавой горячей рукой.

— Таиска! Не ори. Слышь!

Я замолчала, и он выпустил меня.

— Кто еще здесь, кроме Григория Ивановича? Я узнал его голос.

— Наш студент Колесников и Мария Кирилловна.

— Лесничиха?

Лицо его исказилось: не то страхом, не то еще каким-то смутным чувством.

— Она… не войдет сюда?

— Не знаю, сейчас они на горе. Их видно отсюда.

— Крепкая! Только похоронила мужа и…

— Харитон! Разве ты не знаешь? Ты же его не убил, только ранил. Зачем ты это сделал? Ефрем Георгиевич уже поправился. Он уехал в санаторий.

Да, Харитон не знал… Так я и думала: он жестоко раскаялся в своем преступлении. С минуту он широко открытыми светлосерыми глазами смотрел на меня — еще не верил. До чего же он был похож на Василия! Василия, жалкого, одинокого, ошибающегося. А таким я видела его в тот день, когда он отказался от меня и вернулся к жене, которую не любил.

Харитон пошатнулся. Как слепой, он нащупал стол, скамью рядом и не сел — упал на нее. Он заплакал, не закрывая лица, не стесняясь облегчающих слез.

— Не убил! Не убил! — бормотал он сквозь слезы. Мощные плечи его вздрагивали.

Не знаю, может, не пристало комсомолке жалеть хулигана и браконьера, покушавшегося на убийство, но я, не раздумывая, бросилась к Харитону, обхватила его лохматую, нечесаную голову и крепко прижала к себе. Он выплакался у меня на плече, потом благодарно и смущенно посмотрел на меня.

— Не брезгаешь? Спасибо! Значит, любишь Ваську-то.

Он улыбнулся сквозь слезы. Вытер лицо рукавом. Не время было объяснять ему мое отношение к его старшему брату. Пусть думает, что я его невеста, так для Харитона лучше.

— Харитон! — сказала я. — Идем с нами! Он испуганно взглянул на меня.

— Там же лесничиха? Как можно! Когда я ее мужа…

— Я ей все объясню. Скажу, что ты раскаялся! Я ведь видела…

— Не поверят. Мало ли что раскаялся. Так бы каждый: нашкодил, а потом раскаялся. Я, Таиса, не хотел его убивать. Хотел только попугать малость. Я сильно рассерчал на него. Давно уже серчал. Он хотел вести меня к начальнику милиции. А тот предупредил меня: если еще раз попадешься — засудим. Теперь все равно засадят меня в тюрьму, — закончил он упавшим голосом.

— Да нет же, Пинегин ведь жив!

— Ну и что? Слава богу, что жив. Я так рад, так рад! Ох, тяжко, когда человека убьешь. Совесть, она, знаешь… Особенно ночью. Страшно! Не раз думал руки на себя наложить. Значит, жив?! Только все равно будут судить меня за убийство. Покушался на человека — никуда не денешься.

Застукал меня Ефрем на месте. Лося я как раз свежевал… Разозлился он, будто из его хлева увел. Аж позеленел весь, Ефрем-то. Думаю, что ты за человек, больше всех тебе надо — тайги, что ли, мало на всех? Хотел припугнуть, я ведь меткий, стрельнул мимо него, а он как раз в эту сторону отшатнись… Смотрю — упал бездыханный… Ну, думаю, конец! И Ефрему конец, и мне конец!.. Бросил того лося, а Ефрема отнес на опушку… Под сосной положил… Жалко мне стало Ефрема. Он был мертв. Не понимаю, как он оживел? Посмотри, не идет лесничиха?

Я вышла взглянуть. На вершине горы стояли три крохотных человечка — все-таки далеко! Я снова вернулась в избу и тоже села на скамью. У меня ноги подкашивались.

— Что я за парень? Изварначился весь, — снова заговорил Харитон. — Сижу тут один, как волк, и маракую, как быть? По кривой дороге я пошел. Теперь не свернуть. Тюрьма — неминучее дело. Мать-то похоронили?

— Похоронили. А откуда ты знаешь, что она умерла?

— Люди добрые сказали. Помог мне тут один кореш, на моторной лодке подбросил.

— Василий приезжал…

— Братуха, да ну? Эх, не довелось встретиться!

— Хочешь, напиши ему письмо… у меня есть карандаш и бумага.

— Не могу… Сама напиши ему.

— Напишу. Но что же ты будешь делать дальше?

Я стала уговаривать этого непутевого парня ехать с нами, добровольно явиться в милицию. Но он отказался ехать. Из-за Марии Кирилловны…

— Что ж ты будешь делать? — упавшим голосом спросила я. Харитон задумчиво смотрел на меня.

— Нет ли у тебя хлебца? — неожиданно попросил он. У меня, что называется, сердце перевернулось.

— Есть. Там остался. Сейчас принесу. — Я бросилась к месту нашего привала и забрала все, что у нас было с собой из провизии: хлеб, жареная рыба, вареные яйца, оладьи, кусок копченого медвежьего окорока. Харитон стал с жадностью есть.

— Чем же ты питался все это время? — с острой жалостью спросила я.

— Охочусь. Соли-то я с собой взял, пока тянется, а вот хлеб давно вышел.

Пока он ел, я опять выскочила на улицу. На горе уже никого не было: наши спускались. Я сказала ему об этом.

— Спрячусь в кусты! — заторопился он. Я даже разозлилась.

— И долго ты в кустах будешь сидеть?

— Нет… Пока вы уйдете.

— А потом?

— Буду пробираться на Вечный Порог. Там объявлюсь.

— Почему не домой?

— Тут же ближе!

— А-а!

Я заторопилась. Прощаясь, я велела ему прийти ночью к устью Забияки и ждать моего сигнала — два раза свистну.