Путешествие вокруг света - [73]

Мы не заходили в их жилища. Глинобитные юрты, стоявшие вдоль берега, окружены обычными помостами, под которыми находятся собачьи конуры. Летнее жилище — это покрытый шкурами шатер.

Нам сказали, что припай начал таять всего три дня назад (по моим пометкам — пять) и течение относит лед к северу.

Мы вернулись на корабль и отправились в путь, чтобы обогнуть остров с восточной стороны.

Утром 11 июля «Рюрик» лавировал при ясной погоде и южном ветре. Мне передали, что ночью у восточной оконечности острова встретился лед, что у капитана боли в груди и он слег в постель.

12-го капитан письменно сообщил нам и экипажу «Рюрика», что из-за расстроенного здоровья он отказывается от достижения главной цели путешествия и остаток сил посвятит тому, чтобы вернуть нас на родину. Вот что пишет об этом сам капитан Коцебу («Reise». Teil II, с. 105)^{190}.

«В 12 часов ночи, собираясь стать на якорь у северного предгорья, мы заметили, к нашему ужасу,, сплошной торосистый Лед, который, насколько мог видеть глаз, простирался на северо-восток и на севере покрывал всю поверхность моря. Печальному моему состоянию, которое после Уналашки ежедневно ухудшалось, здесь был нанесен последний удар. Холодный воздух так воздействовал на мою больную грудь, что у меня перехватывало дыхание, и, наконец, начались судороги в груди, обмороки и кровохарканье. Лишь теперь мне стало' понятно, что мое здоровье находится в более опасном состоянии, чем мне казалось вначале, и врач настоятельно рекомендовал мне не оставаться вблизи льдов. Это стоило мне длительной, мучительной борьбы. Не раз я решал вопреки грозившей смерти довести до конца начатое предприятие; но когда я снова думал о том, что предстоит еще тяжелое обратное плавание на родину и что, возможно, судьба «Рюрика» и жизни моих спутников зависят от моей собственной жизни, я почувствовал, что должен смирить честолюбие. Единственное, что поддерживало меня в этой борьбе, была убежденность в том, что я честно исполнил свой долг, и это меня успокаивало. Я в письменной форме сообщил экипажу, что болезнь вынуждает меня вернуться на Уналашку. Минута, в которую я подписал эту бумагу, была одной из самых мучительных в моей жизни; росчерком пера я отказался от долго вынашиваемого пламенного желания моего сердца».

В свою очередь, я с не менее мучительным чувством касаюсь этого злополучного, горестного события. События? Да! Это больше, чем поступок. Капитан Коцебу был действительно болен, что полностью объясняет подписанный им приказ. Однако один английский автор писал по этому поводу в журнале «Quarterly Review». Vol. XXIV, с. 363 (January 1829): «Нам мало что остается добавить об этом безуспешном путешествии; однако, на наш взгляд, вряд ли можно оправдать то, что в данных обстоятельствах было принято внезапное решение прекратить его. В Англии не смирились бы с тем, что плохим здоровьем капитана аргументировался отказ от завершения важного предприятия, когда на борту находился офицер, который мог взять на себя командование кораблем».

Последнее соображение можно принять во внимание. Однако тот же автор несправедливо упрекает офицеров и матросов за подчинение приказу. Я же с тяжелым чувством воспринял приказ капитана Коцебу, но молчал, помня предписание: «Пассажир на борту военного корабля, где их не принято иметь, не может предъявлять никаких претензий».

На мрачных лицах окружавших меня людей под маской, выражавшей привычное подчинение, я прочитал то же, что было и в моей душе. Что же касается медицинского заключения доктора Эшшольца, то он сам за него в ответе; к этому больше нечего добавить.

Мне остается лишь глубоко сожалеть, что на русском морском флоте не применяется правило, которое, как я полагаю, при аналогичных обстоятельствах действует на кораблях других стран: на военном совете, куда приглашаются все, имеющие право голоса, принятое капитаном решение обсуждается и признается необходимым и оправданным. Некоторое время я продолжал еще надеяться на то, что капитан Коцебу, преодолев приступ болезни, еще раз продумает, а затем и отменит свой приказ. Этим он продемонстрировал бы твердость характера, и я почтительно бы склонился перед ним.

Не надо, впрочем, забывать, что, хотя на «Рюрике» развевался флаг императорского военного флота, корабль, капитан и экипаж признавали своим патроном только графа Румянцева; именно он снарядил экспедицию, и лишь перед ним надлежало отчитаться в ее успехе. Капитан Коцебу и отчитался перед графом Румянцевым, давшим ему инструкции, и этого было вполне достаточно. То, что одобрил граф Румянцев, признано правильным, а вопрос о том, что могло бы или не могло произойти, имеет чисто теоретическое значение.

Но после всего сказанного вы вправе требовать от меня, чтобы я высказал собственное мнение относительно того, что могло бы произойти. Думаю, ничего особенного. На корабле был только один офицер, способный нести службу, и два помощника штурмана (на третьего по причинам, о которых здесь нет необходимости упоминать, рассчитывать в то время не приходилось),— в этом была наша слабость. К тому же лето тогда было менее благоприятным по сравнению с предшествующим еще и потому, что в ночь с 10 на 11 июля мы обнаружили сплошной лед между островом Св. Лаврентия и побережьем Америки.