Путешествие вокруг света - [7]

В Копенгагене к перечисленной команде прибавился еще повар, беспризорное дитя моря; судя по его виду — индиец или малаец, по языку же, в котором непонятным образом перемешались все диалекты, на коих только говорят люди, его трудно было принять за человека. Кроме того, на борт взят лоцман, чтобы провести судно через Канал^{46} и в Плимут, и, таким образом, число членов нашего застолья возросло до восьми, так что за маленьким столом для всех уже не хватало места.

«Рюрик» вышел из Кронштадта 30 июля 1815 года (на два дня раньше, чем мне сообщили) и 9 августа прибыл на рейд Копенгагена. 17 августа в 4 часа утра мы подняли якорь, но спустя четыре часа нам вновь пришлось бросить его у Хельсингёра. Ветер, дававший возможность либо войти в гавань, либо выйти из нее, стал нам благоприятствовать лишь 19 августа, и в 10 часов утра мы прошли Зунд [Эресунн] вместе с шестьюдесятью другими судами, которые только и ждали этого момента. Мы отсалютовали крепости, не ожидая лодки, высланной навстречу нам с блокшива. Двигаясь быстрее окружавших нас торговых судов, мы обогнали те, которые ушли вперед, и вскоре вся их флотилия осталась далеко позади. Это были действительно прекрасные и волнующие мгновения.

Во время перехода через Северное море почти не переставая дул встречный ветер, было холодно и дождливо, небо затянуто тучами. После долгого лавирования вызванное нами судно указало сигнальный корабль в устье Темзы, который мы не смогли обнаружить. В ночь с 31 августа на 1 сентября меня пригласили на палубу полюбоваться огнями Кале на французском побережье. Впечатление, однако, не вполне соответствовало моим ожиданиям. Утром при благоприятном ветре мы прошли Дуврский пролив [Па-де-Кале]. Справа неподалеку высились белые берега Альбиона [Великобритании]. Далеко слева в тумане чуть виднелись берега Франции; постепенно мы потеряли их из виду, и больше они не появлялись. В этот день пришлось еще на несколько часов встать на якорь. Днем 7 сентября мы бросили якорь в Кэтуотере перед Плимутом.

Этот переход был для меня суровой школой. Прежде всего я познал морскую болезнь, с которой непрерывно боролся, будучи не в силах ее превозмочь. Эта болезнь повергает человека в самое плачевное состояние. Безучастный ко всему, ты лежишь на койке или сидишь на палубе возле грот-мачты, где тебя обвевает ветер, да и в центре корабля движение менее ощутимо. Спертый воздух каюты невыносим, а запах еды вызывает отвращение. Голод, вызванный недостатком пищи, которую я не мог удерживать в себе, сильно меня ослабил, но тем не менее я не утратил мужества. Я слушал рассказы о тех, кто мучился больше меня, о Нельсоне, страдавшем этой болезнью при каждом выходе в море. Ради заветной цели я безропотно терпел все муки.

Вормскьёлль тем временем взял под контроль инструменты и приборы для метеорологических наблюдений. Знание морской жизни давало ему большое преимущество передо мной. Я же не был знаком с новыми условиями и неоднократно нарушал установленные порядки, что послужило поводом для нелестных обо мне суждений. Например, я еще не знал, что нельзя без приглашения заходить в каюту капитана, что лишь ему принадлежит наветренная сторона на палубе и что, когда он там находится, к нему нельзя обращаться; что это место, если там нет капитана, положено занимать вахтенному офицеру. Не знал я и о многих других подобных вещах и узнавал о них случайно.

Я не сразу заметил, что по части обслуживания между офицерами и нами существует различие. Когда мы прибыли в Плимут, я отдал почистить сапоги нашему Зыкову; он принял их из моих рук и тотчас же у меня на глазах поставил туда, откуда я только что их взял.

Так он дал мне понять, что обслуживает лишь офицеров. С этого дня мне пришлось отказаться от мелких услуг, которые он до сих пор оказывал мне добровольно. Честный малый относился ко мне сердечно; думаю, что он был готов пойти за меня в огонь, но к моим сапогам он больше не прикасался. Хорису такие услуги оказывал другой матрос, а Эшшольц делал все сам.

Едва корабль стал на якорь, меня пригласили к капитану. Я явился к нему в каюту. Он говорил со мной строго и резко, сказал, что мне не мешало бы еще раз взвесить свое решение. Сейчас мы находимся в последнем европейском порту, где еще легко отказаться от участия в экспедиции. Мне было дано понять, что, находясь в качестве пассажира на борту военного корабля, где вообще не должно их иметь, я не могу предъявлять никаких претензий. Несколько задетый, я ответил, что твердо решил участвовать в экспедиции на любых условиях и не покину корабля, если только меня не удалят с него.

Слова капитана — воспроизвожу их здесь так, как тогда услышал и записал, — подействовали на меня весьма угнетающе. До сих пор они звучат в моих ушах. Я не давал повода для подобных слов, однако считаю, что капитан был тогда прав. Естественно, что участник научного предприятия, ученый, может претендовать на авторитет, чего капитан не хочет понимать. Два авторитета не могут сосуществовать на одном судне. Это подтверждает и опыт торговых судов; когда вместе с капитаном находится суперкарго или представитель судовладельца, обстановка складывается большей частью неблагоприятно. В тех странах, где развито судоходство, с этим считаются. Во Франции и в Англии в состав экспедиций не включают штатных ученых, а стремятся, чтобы все участники были таковыми. На американских торговых судах капитан одновременно ведет и торговые дела. Торговые компании имеют свои фактории, и капитаны пользуются неограниченной властью на зафрахтованных судах, совершающих рейсы между факториями и странами, где находятся компании. Хотя, может быть, это коренится в самой сути вещей, но все же приходится сожалеть, что ученый, который, как правило, хорошо чувствует себя на борту торгового судна, весьма стеснен именно там, где перед ним открывается, казалось бы, широкое поле деятельности. Он приходит туда, исполненный желаний и надежд, обуреваемый жаждой деятельности, но вскоре узнает, что главная задача, которую ему предстоит решать, заключается в том, чтобы оставаться по возможности незаметным, занимать как можно меньше места и не слишком часто мозолить глаза. Он возвышенно мечтал о борьбе со стихиями, об опасностях, о подвигах, а вместо этого встречает привычную скуку и неиссякаемые мелочи неустроенного быта — нечищеных сапог и всего прочего.