Путешествие вокруг света - [4]

Нибур^{27} указал мне на слабо изученный участок восточного побережья Африки, заметив, что его нетрудно было бы достичь, если бы экспедиция при возвращении двигалась на запад. Смущенно и почти испуганно я ответил ему, что решать подобные вопросы может только капитан. Он считал, однако, что в этом случае совет ученого может иметь определенный вес. О том, что представляет собой ученый в такой экспедиции, станет ясно из последующих страниц этой книги.

Поэт Роберт^{28} сказал мне: «Шамиссо, собирайте для других и везите домой камни и песок, водоросли, грибы, Entozoa и Epizoa, что означает, как я слышал, кишечнополостных червей и паразитов, но не пренебрегайте моим советом: если представится возможность, собирайте также и деньги и откладывайте их для себя. Мне же привезите трубку дикарей». Я привез другу эскимосскую трубку, и это его порадовало, но о деньгах забыл.

Замечу кстати, что на «Рюрике» я обнаружил статью д-ра Шпурцгейма^{29}, в которой в целях развития краниологии рекомендовалось срезать у дикарей волосы на голове и делать гипсовые слепки их черепов.

Я выехал из Берлина в Гамбург 15 июля 1815 года обычным почтовым дилижансом. Теперь уместно и своевременно дать описание чудовища, носившего название дилижанса, ибо прогресс покончил и с ним. Чтобы не подорвать доверие к своим словам, могу сослаться на Лихтенберга^{30}, сравнившего эту адскую машину с бочкой Регулуса^{31}. «Немецкая почтовая карета,— писал я тогда^{32},— кажется, создана специально для ботаников, ибо действовать можно, только находясь вне ее, а движется она так медленно, что человек при желании может уйти далеко вперед и вернуться обратно. Ничего не упустишь и ночью, так как утро застанет тебя примерно на том же месте, где ты был вечером».

Кучер, правивший лошадьми в самом начале пути, долговязый, веселый жандарм, за те пять с половиной лет, что он пробыл в отставке, проделал по своему маршруту — примерно 10 миль от почты и обратно — 8524 немецкие мили^{33}, в то время как длина экватора составляет лишь 5400 миль. Пассажиры попались малоинтересные. Но в Ленцене к нам присоединился простолюдин, красивый, крепкий старик, служивший ранее матросом в Гамбурге, а сейчас — речник на Эльбе. Не раз он видел северные полярные ледники, так как долго работал гарпунером на судах, промышлявших китов и тюленей. Однажды его корабль вместе с многими членами экипажа погиб во льдах. Проведя на льду семнадцать голодных дней, он сумел добраться до Гренландии, где семнадцать месяцев прожил с «дикарями» и выучил их язык. Датское судно с командой из пяти человек взяло его с двадцатью товарищами по несчастью на борт и доставило в Европу. Примерно из 600 человек домой возвратилось лишь 120. Сам он потерял несколько пальцев. Встреча с этим человеком доставила мне больше радости, чем чтение книг, и вскоре мы подружились. Просто и живо он поведал мне обо всем, что довелось увидеть, пережить и претерпеть; я внимательно слушал, стремясь почерпнуть из этого нечто полезное, и перед моим мысленным взором вставали ледяные поля и торосы, берега Ледовитого океана, куда я надеялся попасть через Берингов пролив и где, возможно, и на мою долю выпадут такие же переживания и страдания.

18 июля я прибыл в милый сердцу город Гамбург, где занялся делами, навещал старых друзей и завязал новые полезные знакомства. Особенно любезен и внимателен был Фридрих Пертес^{34}. В его книжной лавке со мной приключился презабавный случай. Слуга, заметив дружеское отношение ко мне хозяина и увидев, что я, стоя у глобуса, рассказываю о дальних путешествиях, спросил у одного из служащих: кто этот черноволосый чужеземец, чьи поручения он так часто выполнял? «Разве ты не знаешь? Это Мунго Парк^{35}»,— ответил тот. Радостный и гордый, словно газетный лист, где напечатана важная новость, курьер стал бегать по городу, сообщая всем, кого знал, что Мунго Парк не погиб, что он здесь, у его хозяина, выглядит так-то и так-то и много рассказывает о своих путешествиях. Тогда добрые гамбуржцы — группами и в одиночку — устремились в лавку Пертеса, чтобы воочию увидеть Мунго Парка. В четвертой главе «Шлемиля» сказано: «Признаться ли? Мне льстило, что меня, пусть по ошибке, принимают за венценосца».

Вечером 21 июля почтовым рейсом я выехал в Киль.

Гамбург был в то время северной границей известного мне мира, и, продвигаясь дальше к Копенгагену по суше или по морю (еще ни разу в жизни мне не доводилось плавать на корабле), я ощущал себя путешественником. В Копенгагене я добросовестно изучал северную природу, подобно тому как прибывший на «Рюрике» мой друг и спутник Эшшольц, никогда еще не спускавшийся так далеко к югу, начал знакомиться с южной природой и приходил в восторг от дикорастущей виноградной лозы.

Помните? Vitis vinifera sub duo. (Радость — в вине.) Юг и Север — словно Молодость и Старость! Каждый человек, пока он жив, находится как бы между ними. Быть старым и принадлежать Северу не хочется никому. Однажды мне пришлось вычеркнуть слово «старый» из стихотворения, посвященного некоему юбиляру, а один лапландский священник рассказал мне о том, как его с севера перевели на юг, в Торнио, находящийся у Северного полярного круга.