Путешествие вокруг моего черепа - [35]

Полчаса спустя я чувствую себя ничтожным, глупым и зависимым человечишкой. Вопреки своей молодости он настолько солиднее, значительнее меня, как какой-нибудь чиновник в комитатской управе, судья по сравнению с безграмотным старым крестьянином, у которого вышли кое-какие нелады с государством и которого всемогущий чиновник доброжелательно выспрашивает, отвечать же отвечает ровно столько, сколько находит нужным или насколько, по его мнению, неотесанный мужик способен уразуметь. Я робею и от того, что, как ни стараюсь поначалу, не в состоянии вызвать у него улыбку, – он сохраняет серьезность в ответ на каждое мое шутливое замечание. За этой его серьезностью – хотя его манеры изысканно учтивы и предупредительны – я угадываю оскорбительную убежденность в том, что между ним и мною непреодолимо далекое расстояние: я известный юморист, а он – ученый. Мы живем на разных планетах. У нас не может быть точек соприкосновения даже в сфере эмоций или настроений.

Не устаю повторять: это свое чувство непривычной робости я отношу исключительно за счет того, что он много моложе меня.

Мягко, однако же с прежней неуступчивостью он наконец переходит к сути дела: ну, а теперь он осмотрел бы меня, если я, конечно, не против.

И мне – вопреки моему нежеланию – снова приходится раздеваться догола. Начинаются проверки всевозможных реакций, я на этом деле уже собаку съел, но он проделывает эту процедуру как-то серьезнее, таинственнее – я не нахожу другого слова. Не позволяет себe даже тех удовлетворенных кивков или довольного похмыкивания, которые во время осмотра профессором Р. успокоительно действовали на меня или, напротив, раздражали, но во всяком случае создавали какую-то связь между врачом и больным. И разумеется, он не делает ни единого замечания.

После осмотра мы втроем располагаемся на широком диване: я откидываюсь на спинку дивана, он сидит прямо, как аршин проглотил, а жена, присев ненадолго, вскакивает и убегает, хлопоча по дому.

Он смотрит на часы и тоже встает.

– Стало быть, – произносит он тем официальным, негромким тоном, каким говорят о вопросах важных и неукоснительных, – завтра я буду иметь честь ожидать вас к половине девятого утра, в лаборатории номер четыре при клинике Ш., где мне как раз нужно быть по делам.

– Ожидать меня… но зачем?

– Мы проделаем диагностическую пункцию.

И он разъясняет моей жене, «то он имеет в виду. Диагностическая пункция – это, в известной степени, хирургическое вмешательство, так что для нее требуется специальное оборудование. Он хотел бы добраться до определенной жидкости, получив ее непосредственно оттуда, где она образуется.

Я сам удивляюсь той неприятной реакции и спонтанному сопротивлению, какие вызывает у меня его предложение. Правда, я не подаю и вида, а самому себе пытаюсь внушить, будто в теперешнем своем состоянии просто нахожу неудобным так рано вставать и куда-то уходить из дому.

Из стеснительности я не выдаю своих чувств и обещаю прийти.

На следующее утро, около девяти часов застав меня еще в постели, мадам поднимает невообразимый шум.

– Боже правый, его полчаса ждут в операционной, а он и не начинал собираться!

– Ох, до чего хорошо мне спалось… А зачем я должен собираться?

– Но ведь вчера же условились…

– Вон что… у меня совсем из головы вылетело.

– Извольте немедленно одеться.

– Ну, а если я не пойду?

– Боитесь?

– Кто – я? Впрочем, если вам так угодно – боюсь.

– Бояться такого пустяка?

– И завтра успеется, он пока еще не уезжает.

– Зато мы уезжаем завтра.

– Ну, тогда тем более… заодно все, и выяснится. И вообще оставьте меня в покое, есть у нас дела и поважнее.

После выздоровления, когда я смог различать буквы, однажды я молча показал жене ту страницу в лучшем учебнике неврологии, где в связи с вышеупомянутой диагностической пункцией говорилось следующее: «Предостерегаем каждого врача от применения такого рода пункции до окончательного установления диагноза. Если киста образовалась на мозжечке, снизу, то при пункции околозатылочное отверстие вследствие перемены давления втянет в себя эту кисту, что может привести к немедленной смерти, как и случалось не раз, пока эта закономерность не была установлена».

Как выяснилось через два дня (смотри следующую главу), у меня в мозжечке, снизу, поблизости от околозатылочного отверстия находилась огромная киста.

Молодого врача я с тех пор так и не видел. Возможно, он никогда и не существовал в действительности, а был лишь порождением моей фантазии.

Приговор оглашен

Итак, в моем распоряжении десять дней.

Официальный диагноз и врачебные рекомендации еще не получены, но теперь уже никто не отрицает – даже в моем присутствии, – что нет сомнений ни по поводу диагноза, ни по поводу дальнейших мер, учитывая безрезультатность терапевтического лечения.

Поспешно улаживаются предотъездные дела. Гостей ко мне теперь уже не допускают, посетителей, которые являются выразить мне свое сочувствие, информируют в прихожей – иногда я слышу под дверью приглушенные голоса, шепот. Недуг мой – словно только того и дожидался, чтобы ему дали точное название и произнесли его вслух, – разворачивается во всю мощь, не таясь передо мною. У меня только одна забота: по возможности пристроить голову на подушке так, чтобы не испытывать головокружений; лиц я почти не различаю, если только они не склоняются надо мной вплотную, однако теперь меня это уже не беспокоит, я принимаю это как должное.