Путешествие во внутрь страны - [12]

— Спасибо, спасибо, милейший! Как счастлив ваш батюшка, что вы не похожи на нынешнюю молодежь!

При словах «нынешняя молодежь» Помпея Петровича всего передергивает, и глазки его вдруг начинают наливаться кровью.

— Да, счастлив он, счастлив! — повторяет «москвич» с глубоким вздохом, изгоняющим целую струю пыли из вагона. — Помните: на вас одних, непричастных царствующему теперь нравственному разврату, покоятся судьбы отечества и все святые предания старины, завещанные нам могучими нашими дедами! Ужасно, чтС теперь у нас совершается!

— Да, ужасно! — отвечает Помпей Петрович. — Мужики развращены так, что ничего нельзя устроить. Я хотел сделать улучшения… улучшения… Ничего невозможно устроить!

— Бедный народ! Он не виноват! Он ведь как чистый младенец: злодей завертывает его в свою порочную мантию, а он ясно улыбается и не провидит растлевающего прикосновения нечистых рук!

— Вы смотрите на народ так… так… Вы представляете себе его таким… таким добрым, потому что вы не живете в деревне! — возражает Помпей Петрович, свирепея и по мере этой одолевающей свирепости как бы прихрюкивая. — Поживите вы с народом, так скажете другое! Такого мошенничества нигде больше не сыщете! Вор на воре, разбойник на разбойнике! Ничего нельзя устроить у себя в собственном имении!.

— Нет, друг мой! Нет! Народ не испорчен, — он соблазнен, — и, повторяю, соблазнен, как чистый младенец! Я верю, придут лучшие времена, когда вся скверна спадет с него, как чешуя с очей апостола Павла, и он поклонится правде и добру!

— Это потому, что вы не живете в деревне! — возражает еще с большей свирепостью и с сильнейшим прихрюкиванием Помпей Петрович. — Ведь ничего нельзя устроить, как хочешь! В своем собственном имении!

— Да, — вмешивается дама в дорогом шиньоне, — даже женщины теперь ужасно развращены нравами! Вот у меня в деревне тоже такие все неприятности. Я веду просто страдальческую жизнь. Знаете, даже боюсь жить одна. Я очень кроткого характера, — мне неприятно всякое буйство. Я взяла гувернантку больше потому, чтобы не жить одной. Дети в ней не нуждаются, — они еще малы.

— Позвольте спросить, откуда вы взяли гувернантку? — спрашивает «москвич», наклоняя туловище вперед каким-то тоже «задушевным» манером.

— Из Петербурга.

— Позволите вы мне сделать маленькое замечание?

— Ах, пожалуйста!

— Все, что из Петербурга, нравственно подточено.

— Как?

— Я хочу сказать, что все петербургские проникнуты порчею — так называемыми современными идеями.

— Не все! — с упованием восклицает дама.

— Все-с. Мне грустно сказать это, грустно выводить вас из отрадного заблуждения, но правда выше всего! Петербургские женщины…

Тут Помпей Петрович так вскрикивает, как будто петербургские женщины отодвинули от него корыто самого дорогого месива:

— Там все женский вопрос!

— У нас тоже говорили об этом женском вопросе, — вздыхает дама. — Но это так. Потом все прошло.

— Это какой же-с женский вопрос? — вмешивается Андрей Иванов, с умильной улыбочкой обращаясь к даме.

— Университеты… Я, право, хорошенько не знаю сама, — отвечает дама, вздыхая.

— А! Это, видно, насчет обучения наук-с! У нас тоже по Москве ходят такие эпидемии-с… Даже между купечеством появляются-с.

— Неужели?

— Истиино-с.

«Москвич» высокомерно на него взглядывает, как бы желая сказать: «Опять? Ты опять? Предупреждаю, даром не пройдет!»

Андрей Иванов понимает этот язык взоров и, переводя умильную улыбку к «москвичу», замечает:

— Я тоже люблю Москву-с. Тоже моя родина-с. Вы напрасно только сомневаться изволили!

«Москвич» не поддается, однако, этому выражению симпатии и ответом, ниже улыбкой не удостаивает.

Андрей Иванов продолжает:

— Да-с, ходит даже между купечеством. Только ведь тут не лафа-с: живо обрабатывают-с. Вот, к примеру говорить, у меня сосед, купец, богатый человек-с, и у него дочь, прекрасная девица. И все сначала шло в благополучном порядке-с, — даже за офицеров замуж не хотела-с, — и вдруг-с обезумела: «Учиться буду! Учиться хочу!» И никакого сладу с ней нету, — все одно что одержимая-с. Родители испугались до смерти-с, повезли ее сейчас в Троицкую лавру-с, служили молебен-с, поили ее святой водой, прикрывали митрополитскими ризами-с, — все не действует! Там, было, и поунялась, а приехали домой — снова безумствует-с. Отец думал-думал, а потом разложил ее и посек-с. И как помогло-с! Просто как рукой сняло-с!

— Мерзавец! — раздается вдруг звучный взволнованный голос.

Дама «очень кроткого характера», которой «неприятно всякое буйство», с испугом обращает бесцветные глаза в ту сторону.

Но черноглазая девица овладевает собою. Только легкое дрожание руки, перевертывающей листы книги, обличает ее волнение.

— Не удивляйтесь! — говорит с грустной улыбкой «москвич» даме. — Не удивляйтесь!

— Не извольте обращать внимания-с! — говорит Андрей Иванов. — Когда-нибудь посекут-с и тоже поможет-с…

И он заливается умильным, дробным смехом.

«Москвич» сдается и дарит улыбкой одобрения. Помпей Петрович издает хрюк ликования.

Дама показывает зубы, напоминающие обгорелый забор.

Между тем уж свечерело. Кондуктор зажигает огни; бСльшая часть пассажиров умащивается и тотчас же засыпает.