Путешествие в Ур Халдейский - [26]

— Посмотри, — сказал Гавриэль Срулику, — какие у Тальми слепые руки и глухое тело.

Руки Тальми, те самые незрячие и слабые руки, которые считались деликатными по причине распространенной путаницы в понятиях, обнаруживающей бессилие в деликатности и деликатность в расслабленности, были грубыми и разрушительными при соприкосновении с окружающим его осязаемым миром потому, что были слепы к нему и в слепоте своей в него не вписывались, а натыкались на него или промахивались, постоянно извиваясь и выбирая неверную траекторию, и все его тело также было невосприимчиво к атмосфере места и времени, в которых оно пребывало. Он обращал внимание только на содержание сказанных слов и не слышал музыкального фона, просвечивавшего за ними, над ними, под ними и сквозь разверстые бездны разделяющего их безмолвия, и поэтому вечно находился вне ритма настроений, всегда изливавшегося, к примеру, из самого существа Ориты, и не улавливал намеков до тех пор, пока не услышал произнесенное вслух заветное имя[24] «Зануда», сошедшее с ее уст с канонизацией леди Эшли в придачу, дескать, с каких это пор сия дама удостоилась быть причисленной к лику святых великомучеников?

А у Срулика руки спорые, тело же его не только улавливает волны, излучаемые самим существом Ориты, но и все вибрирует и пляшет в их ритме, и если она действительно всегда рада его встретить и заранее улыбается, еще прежде, чем он раскроет рот, то это потому, что, когда он находится подле нее, все его поступки и слова плывут по этим волнам и окрашиваются ее настроением. Память об огоньках, вспыхнувших в ее глазах, и звук смеха, зазвеневшего в ответ на его слова о кружке́ по изучению Великой Тайны, заставили его сердце радостно биться от ощущения, что он по всем параметрам скроен по соответствующей ей мерке и, в сущности, обладает всей полнотой необходимых качеств и ни в чем не испытывает недостатка, а если в глубине души и жаждал всегда чего-то, так это и вправду мелочь, просто безделица: еще какие-нибудь два-три сантиметра роста да, может, еще избавиться от этих вечных очков на носу. Но и такой, как есть, с излишними очками и недостающими сантиметрами, он в полном порядке и вполне доволен собою. И даже если согласиться, что ростом он не вышел, то что в этом такого? Как известно, и Наполеон не был Огом, царем Васанским[25], и не числился среди гигантов и великанов. Народная мудрость Востока уже заметила, что лишний рост укорачивает ум, об этом говорит и древнеарабская поговорка: «тавиль ва-хабиль», что означает: «высокий и глупый», а к тому же, разве не всем известно, что именно низкорослым бывал дарован достойный гордости член, об этом мы читали и в биографии Тулуз-Лотрека (с тех пор, как Орита была захвачена модернистским искусством, Срулик начал проглатывать каждую книгу, связанную с этой темой). Этот величайший из художников, над которым надругалась судьба, сделав его коротконогим карликом, был прозван всеми проститутками, знавшими и ценившими его именно с этой стороны, «Хер на ножках», и он тоже был очкариком. Что же касается очков — то они придают ему солидности, как о том свидетельствовала соседка Роза, сказавшая, что по блеску его очков видно, что он важная особа. Достигнув столь высокой ступени удовлетворения собою, он отодвинул свой стул, чтобы иметь возможность глянуть на себя в большое зеркало, тянувшееся во всю ширину стены кафе, и сказал себе:

— Итак, дорогой Срулик, давай-ка посмотрим, как выглядит этот очкастый Наполеон! Давай выясним, что это с ним случилось, с этим косоглазым Наполеоном, отчего он так счастлив, что хочет умереть — ни больше ни меньше. Счастливо умереть от избытка счастья, ибо так он рисует себе вершину счастья: обнять Ориту своими руками, чтобы их тела были прижаты и прилеплены друг к другу, и переплетены, и охвачены друг другом, и утонуть в ее глазах, и так умереть, умереть в свете этих больших прекрасных карих глаз, кануть в бездонное озеро этих газельих очей.

Это наблюдение за собою со стороны, с помощью ли зеркала, если таковое находилось поблизости, или без оного, одной лишь силой воображения, он называл «Великой Тайной, как не быть таракашкой, Великой Тайной, сокрытой в зеркале». И даже если он и не добирался до постижения самой этой тайны, то всегда обнаруживал по пути к ней разбросанные на каждом шагу невероятные мелкие загадки, само изумление которыми уже отводило от него тараканью угрозу. Так он оказался внезапно перед неожиданной загадкой маленькой точки и великой боли на прошлой неделе, когда, будучи застигнут зубной болью, подошел к зеркалу, чтобы заткнуть дырочку в больном зубе ваткой, смоченной в коньяке. Эта ужасная боль, эта великая боль, в сущности, не занимает никакого места в материальном мире. Одна точка на зубе, булавочная дырочка рядом с нервным окончанием против океана боли — правы были схоласты, вычислившие, что все ангелы Господни могут плясать на булавочной головке. От одной искорки света в зрачке Ориты в его душе открывается целое мирозданье радости, и от одной милостивой улыбки на ее устах у него в сердце сияют все звезды Галактики Благой Вести, и весь этот космос с его безднами боли и небесами радости свернут в этом мелком создании, в Срулике Шошане, в этом маленьком косоглазом очкарике, совершенно неожиданно делающимся в собственных глазах Наполеоном только потому, что Орита не прогнала его со своей дороги и не сморщилась при виде него, а улыбнулась ему и обменялась с ним парой слов.