Путешествие в Ур Халдейский - [16]

— Так-то вот в наши дни. В наши дни чудо — это несчастье, которое могло случиться и не случилось.

С мыслью «чудо было совершено для меня, что Роза не вошла в класс» его захлестнули радость, свет и какая-то странная дрожь счастья со вкусом той сцены, не испорченным тогда, несмотря на отсутствие девочки в синем платье. Когда он увидел ее бегущей по коридору, то понадеялся, что в конце концов она попадет в зал и увидит его и его отца во всем величии, но эта Орита исчезла в какой-то другой комнате и больше не показывалась.

Бабушка Шифра тогда вызвала его разочарование. После всех бравых героических поступков отца, после того, как о нем писали в газетах и была выражена благодарность в суде, после того, как все соседи и все владельцы лавок от Бейт-Исраэль до Бухарского квартала подходили пожать ему руку и похлопать по плечу, можно было предполагать, что бабушка наконец-то прозреет и увидит, кто такой его папа. Было несомненно, что внутренне она раскаивается во всех обидах, которые она ему нанесла в лицо и за спиной, что в глубине души она сожалеет и радуется одновременно. Сожалеет о всех совершенных против него на деле и в мыслях грехах и радуется тому, что слава его воссияла над всем кварталом. Но она выразит это не иначе, как прекрасным способом, избранным ею, чтобы вознаградить его за все, чудным сюрпризом, который она ему приготовит. Поскольку он всегда страдает от недостатка качественных инструментов, от необходимости пользоваться машинами других, богатых мастерских, она тайком снимет для него большую просторную мастерскую в центре нового торгового центра и установит в ней самые совершенные машины, купленные у поставщика английских фабрик. Только когда все готово и расставлено по местам, появляется она, и приглашает всех с собою, и по-прежнему ни о чем и вида не подает. Только у входа в лавку она протягивает ему ключи и говорит: «Возьми, это твое. Открывай лавку, чего ты ждешь?!» И еще в тот день, вернувшись из суда, он услышал, как она говорит маме:

— Ну конечно, ловить вора — это дело по нему. Разве я не говорила всегда, что он сорванец? В тот же момент, как я его увидела, почувствовала, что передо мной стоит человек, который спорит и ссорится со всею землею[13].

Так и сказала. В случае необходимости у нее всегда находились подходящие стихи из Библии, различные красивые выражения. Когда ей стало известно, что Отстроится-Храм уехал за границу и оставил ее дочь голой и неимущей, она просто расплылась от радости за все свои мрачные пророчества, которые поторопились сбыться вскорости, в дни ее, скорее, чем она предполагала. Эта старая мегера застрахована от всех несчастий на свете. День за днем погибают под колесами те, кто моложе и лучше ее, очаровательные девушки мучаются по больницам всевозможными странными недугами, а эта старая ведьма словно меняет кожу, как змея. Когда она сказала о его отце, что он был создан только для того, чтобы играть в казаков-разбойников, он крикнул ей: «Чтоб ты сдохла», а мама заставила его замолчать. Он проклинал ее изо всех сил и всей душою и чувствовал, что проклятие сбудется. Он даже боялся, что если она умрет в течение дня-двух, то кто-нибудь явится и отдаст его под суд по обвинению в убийстве. Десять лет прошло с тех пор, и вот она все цветет, в то время как ее дочь увядает, и кто знает, не изведет ли она в будущем и его, своего внука, а если и этого недостаточно, то еще порадуется известию, что в свой смертный миг тот думал лишь о ней одной.

Из опасения произвести на преподавателя и весь класс впечатление безумца, он не расхохотался во весь голос, а скривился и задушил свой смех в зародыше. Он и вправду превзойдет сам себя с этой своей самой удачной шуткой, этот старый насмешник, этот греховодник — судьбоносный случай, если решит проучить маленького Срулика и вынуть из него душу именно в тот миг, когда он думает о своей ненависти к бабушке Шифре и злится на доктора Цви Садэ. Какой будет последняя картина его жизни, когда этот случай заберет его из земной юдоли? Не любимая и прекрасная картина, не что-нибудь возвышенное и выдающееся, красивое и доброе, а нечто низкое, презренное, ненавистное, дурацкое и мелкое, то, что на самом деле совсем не важно и ничуть его не интересует, нечто вроде этакого доктора Цви Садэ, например. Если бы ему было суждено умереть в эту самую минуту, он хотел бы подумать о чем-нибудь приятном, увидеть цепочку видений из своей земной жизни, которые хорошо было бы взять на память, из-за которых игра стоила бы свеч. Хотя сие размышление ни на чем не основано, и поскольку игра закончена, все это так или иначе ничего не прибавляет и не убавляет, и тем не менее ему было чрезвычайно важно в тот миг подумать о приятном, чтобы перед его глазами встала какая-нибудь картина из жизни, способная порадовать душу, однако злость на бабушку Шифру сменил неприятный привкус, оставшийся у него от разговора с профессором Тальми. Несколько дней тому назад, когда весь план «великого путешествия в Ур Халдейский» был ему уже ясен (хоть в тетради он и записал: «великая поездка», но в душе предпочитал название «великая прогулка», в котором больше ощущались удовольствие и свобода), он хотел поговорить с Тальми о своей идее. В сущности, Тальми был единственным в мире человеком, которому он не только был готов открыть весь план, но и страстно к этому стремился. Ведь сама идея созрела в нем как раз по следам одной из статей Тальми, и весь последний год обучения имел смысл только благодаря лекциям Тальми на тему «духовного кризиса наших дней». Однако желанная встреча, произошедшая в кафе «Гат», не удалась. Чем больше говорил Срулик, тем сильнее ощущал отсутствие отклика, стену непонимания, складывавшуюся у Тальми, совершенно не видевшего, какова нужда во всей этой великой поездке для понимания смысла, скрытого в историях об Аврааме, тем более что ясно как день — никакой новый текст не будет обнаружен ни в Уре Халдейском, ни в Харане. В противовес этому Тальми начал рассказывать Срулику о нескольких текстах, обнаруженных им в прошлом году в библиотеке Британского музея, в которых содержится достаточно материала, чтобы совершить переворот во всех наших представлениях и понятиях, и о том, что он как раз и занят написанием книги по данному вопросу, которой предстоит разорваться бомбой над головами ученых всего мира. На этом этапе Тальми погрузился в некую легкую грусть, придавшую ему выражение морщинистого и очкастого младенца, готового удариться в плач, и начал разглагольствовать о своих бедах, то есть — о бедах, причиняемых ему женою, которая не дает завершить последнюю главу, задерживая разрыв той самой бомбы над головами ученых всего света. Теперь, когда неприятный привкус того разговора вновь стал угнетать его, Срулик окончательно решил попросить о дополнительной встрече, чтобы «во всем разобраться». Провал беседы был следствием не только тяжелого расположения духа Тальми из-за расстройства, причиненного ему женою в тот день, но и по собственной вине Срулика, не сумевшего хорошенько объяснить свои идеи. В следующем разговоре ему удастся хотя бы найти путь к сердцу Тальми.