Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях - [80]

Было о чем подумать в мрачные декабрьские, тревогой насыщенные дни.

Так, значит, напряженная работа всех этих месяцев, чудесная его творческая энергия, гордая, воинствующая мысль – все это может оказаться затраченным впустую, пойти насмарку только потому, что мелкое и злобное ничтожество, восседавшее на троне, подпало под влияние «рыжей кошки»…

А Харли медлил и хитрил.

Свифт считал, конечно, что все беды от его характера, не мог он, по крайней мере теперь, допустить мысль, что Харли ведет двойную игру, страхуется, не решаясь сжигать всех мостов между собой и вигами – как это в действительности было.

Было о чем подумать в мрачные декабрьские, угрозой насыщенные дни.

Свифт предпринимает кой-какие меры, наивные, впрочем, для обеспечения своей безопасности в случае краха министерства: Генри Сент-Джон обещает ему обеспечить заграничную командировку в последний момент, чтоб он сумел отсидеться за границей. Но пока есть хоть тень надежды, Свифт не сходит с боевых позиций, не прекращает устной и печатной пропаганды за мир, против вигов и их подпольных интриг. 23 декабря он пишет свое свирепое сатирическое стихотворение – «Виндзорское пророчество». Оно направлено против герцогини Сомерсет, и это жестокий удар: Свифт не побрезговал воспроизвести в стихотворении слухи, что герцогиня отравила своего первого мужа. Сатира эта была так неслыханно резка, что друзья Свифта испугались и советовали не публиковать ее; до того, однако, как Свифт успел снестись со своим издателем, несколько сот экземпляров «Виндзорского пророчества» уже было распродано, вместе с другой свифтовской сатирой – против Ноттингэма. Года через полтора Свифту придется об этом вспомнить.

Но в данный момент ухудшить положения это не могло: и так уже все стояло на карте.

И гроза прошла.

Роберт Харли еще раз оказался первоклассным подпольным комбинатором. Он сумел убедить даму на троне, что трон ее будет непрочен при переходе власти к вигам и продолжении войны. В самом конце года был опубликован сенсационный указ об отстранении Мальборо со всех его должностей, об отставке Сомерсета и Ноттингэма, и даже «рыжей кошкой» принуждена была Анна временно пожертвовать. А для того чтобы сломить оппозицию в палате лордов, Харли заставил Анну подписать указ о назначении двенадцати новых пэров: палата лордов ведь не была выборным учреждением, и все лица, имеющие титул пэра, имели тем самым право быть пожизненным ее членом; этой нехитрой комбинацией Харли обеспечил себе большинство в палате, ибо вновь назначенные пэры были, естественно, его людьми. Среди них оказался и супруг миссис Мэшем, незначительная личность, хмыкавшая в углу, – он получил титул барона.

«Программа» Свифта была, таким образом, перевыполнена.

С полным спокойствием встретило общественное мнение страны такой решительный шаг, как отставка Мальборо.

Значит, был в корне подорван его авторитет, казавшийся несокрушимым; значит, подлинный переворот в общественном мнении осуществило перо Свифта статьями «Экзаминера», логикой «Поведения союзников».

Это была великолепная победа, Свифт мог ею гордиться. И недаром заявлял Мальборо после своей отставки, что ни к чему он так не стремится, как к тому, чтоб умилостивить Свифта. Умилостивить Свифта! А «документ» в эти дни говорит об отставке Мальборо: «Если министерство не уверено в заключении мира, я не одобряю этого мероприятия. Королева и лорд-казначей смертельно ненавидят Мальборо, и падение его вызвано этим обстоятельством гораздо более, чем всеми его недостатками… мне не нравится, когда личные соображения играют роль в общественных делах».

Но ведь сам Свифт ратовал за отставку Мальборо! Характерное и наивное противоречие! Ему хотелось, чтоб люди, которым он верит, – Харли и Сент-Джон – руководствовались в своей деятельности не личными расчетами, а соображениями общественного блага; ведь на фундаменте своей веры в них он и возводит свое здание политики.

За судьбу мирных переговоров Свифту нечего было беспокоиться. Они начались в январе 1712 года, проходили при непосредственном участии Генри Сент-Джона, получившего титул виконта Болинброка, и кончились через год с лишним Утрехтским миром, заключенным на основе принципов, изложенных Свифтом в «Поведении союзников» и других памфлетах.

Это был «свифтовский» мир. Историки Англии, принадлежавшие к партии вигов, сурово порицали Свифта, возлагая на него ответственность за «сепаратный» и «преждевременный» мир, не обеспечивший, по их мнению, должного преобладания Англии на континенте. Роль Свифта в подготовке Утрехтского мира не осталась тайной и для современников.

Что же должен был думать об этом сам Свифт? Было ли ему чуждо гордое сознание, что он тот человек, который сумел повернуть судьбы нации – силой своего разума, мощью своего темперамента, уверенностью в правоте?

Если и было это сознание – оно осталось глубоко затаенным; нигде в высказываниях Свифта – ни теперь, ни после – нет ни следа его.

Но возможно, его и не было. Не было теперь, в этот момент, потому что, соприкасаясь слишком близко с событиями, наблюдая закулисную механику событий, приводя в движение различные ее рычаги, терял он чувство перспективы. Значительное потонуло в ничтожном; вульгарные будни политической борьбы оттеснили историческое ее значение в глазах того, кто участвовал в каждом часе, каждой минуте этих будней.