Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях - [46]

Сгущался воздух. Становилось жарко. Пылал камин. Краснели лица. Высокий, стройный человек вошел в кофейню. Сел в углу, поодаль. Взял чашку кофе – небольшой расход, всего четыре пенса. В мертвом свете свечей, освещавших комнату, смуглое его лицо с высоким, прекрасным лбом казалось угрожающе темным – в тон нависшим над глазами густым, черным бровям. Сидел молча. Прислушивался.

Но когда пересыхал этот веселый ручеек привычного злоречия, ходовых острот, яростных сплетен, злостных анекдотов, мелкой клеветы, корыстных обличений, тогда ронял человек в возникавшей тишине – как бы походя, словно самому себе:

– У нас совершенно достаточно религии, чтоб заставить друг друга ненавидеть, но так мало ее, чтобы побудить друг друга любить…

– Как можно полагать, что человечество послушается совета, если оно даже не в состоянии внять предостережению?

– Сердиться – это значит мстить самому себе за ошибки других.

– Человек, однажды солгавший, не понимает, какую обузу он на себя взял: ведь придется ему солгать еще двадцать раз, чтоб поддержать эту первую ложь.

– Люди с узкими душами – это как бутылки с узкими горлышками: чем меньше содержания в них, тем шумнее они выливают его.

– Развлечение – это счастье тех, кто не умеет думать.

– Я не встретил ни одного человека, который не умел бы терпеливо, как истый христианин, выносить несчастья ближнего своего…

И снова тишина в кофейне, уже не благодушная, а тревожная, настороженная. Один неуверенно смеялся, другой недоуменно пожимал плечами, третий спешил записать услышанное.

Человек в черной священнической сутане, на которой ярко белело пятно четырехугольного жабо, вставал, расплачивался за чашку кофе, уходил. Замечено было, что никогда он не смеялся над своими шутками, – ведь это были только шутки? Скоро они стали известны завсегдатаям кофеен, их повторяли. И стало затем известно, что этот странный шутник – провинциальный ирландский священник, что-то когда-то где-то написавший…

Но не знали того, что эти короткие молнии афоризмов были для Свифта острыми итогами его длительных прогулок по бесконечным рядам грустных камер грандиозного Бедлама; были мгновенными разрядами нараставшей и душившей его тоски и грусти, боли и обиды за человека – обитателя грандиозного Бедлама…

Шарль Дартинеф, сам знаменитый остряк, не мог, однако, успокоиться…

– Кто же все-таки он, этот странный священник? – обратился он к соседу.

– О, просто «сумасшедший священник» – так прозвали мы его. И действительно: разоблачителю Бедлама – как не быть сумасшедшим?

Глава 7 Свифт знакомится со счастливцем

Как вы смеете называться поэтом

И, серенький, чирикать, как перепел?!

Сегодня надо кастетом

Кроиться миру в черепе!

Маяковский

…Он опасен мелкой дичи.

Зверя бы не уволок -

Сердца вашего не тронет

Этот вылощенный слог.

Руставели

В 1704 году была опубликована и в течение ближайшего времени выдержала три издания «Сказка бочки», анонимно выпущенная вместе с «Битвой книг» модным издателем Джоном Нэттом. Книга произвела сильное впечатление, даже сенсацию. Многим лицам приписывали авторство ее. Несомненно, казалось лестно прослыть автором этого не совсем обычного, выражаясь мягко, произведения. Но одновременно – не опасно ли? Блестящая политическая и литературная фигура эпохи, Френсис Эттербери, литератор, священник, юрист, впоследствии большой друг Свифта, заметил вскоре после опубликования «Сказки»: «Автор прав, скрывая свое имя; в книге достаточно таких мест, которые повредят его репутации и карьере гораздо больше, чем поможет блестящее остроумие». Так думали многие – только не Свифт. И когда оправдалось предсказание Эттербери, Свифт с трогательной, но и забавной наивностью недоумевал: что же такого особо страшного в «Сказке бочки»? И теперь он совсем был не прочь, чтобы в литературных кругах узнали об его авторстве. Так и случилось. И все выводы отсюда были сделаны, в том числе и тот, что в английскую литературу вошел новый автор – исключительного таланта, небывалой силы. «Джонатану Свифту, самому приятному компаниону, самому верному другу и величайшему гению века – это сочинение подносит его покорнейший слуга автор» – такая надпись была сделана Джозефом Аддисоном на книге его «Заметки о разных частях Италии», поднесенной им Свифту в 1705 году.

Так написал сам Джозеф Аддисон!

Литературная интеллигенция той поры была активна и сильна, но жила она отраженным бытием, находясь в непосредственной зависимости, моральной и материальной, от политических партий, придворных кругов, сановников церкви или даже отдельных лиц – меценатов.

В разной степени, но зависимы были все причислявшие себя к литераторам. В наиболее унизительном и тяжелом положении безымянные перья – «наемные писаки с Грэб-стрит». Эта небольшая уличка в районе Мурфилда, неподалеку от Бедлама, приобрела огромную известность – выражение «писака с Грэб-стрит» равносильно кличке «разбойник пера». Там, на Грэб-стрит, они жили, молодые люди, мечтавшие пробиться, дорваться, сделать себе карьеру и фортуну при помощи пера, и там доживали свои дни в печальной безвестности и горькой нищете те старики – возрастом и душой, кто прошли свой путь, у которых были за спиной их маленькие успехи и тяжелые разочарования. Жадная молодость подавала здесь руку усталой старости, и под руку отправлялись они в походы на издателей, владельцев типографий и бумаги, Тонсона и Эдмунда Кэррла, Джона Нэтта и Бенджамена Тука, Барбера и Харта… Предлагали им за грошовую плату еще не развернувшуюся или уже истощенную фантазию, свою еще свежую или уже изношенную злобу, свои радостные надежды или усталый опыт… Нанимались. сочинять свирепые памфлеты политического и религиозного характера, клеветнические пасквили, грязные доносы, лживые обличения, сатирические стихи, порнографические сценки – все, чего требовал рынок. Предложение было велико, но был и спрос.