Путешествие в молодость, или Время красной морошки - [50]

— Вот я был в отпуску, — громко разглагольствовал Федор Федотович, — встретил в доме отдыха в Гаграх своего коллегу, секретаря райкома из Пензенской области. Поговорили о том о сем, выпили, конечно, грузинской чачи, и пошел он: замучили его жалобы местного населения. Жалуются на своих начальников, на руководителей, на торговлю, на снабжение, на нехватку жилья, плохие машины… Прямо, говорит, некуда деться от жалоб. А когда я ему сказал, что у нас в районе если и есть жалобы, то только от приезжих, а местное население по своей сознательности этим вообще не занимается, так он едва поверил мне!

Федор Федотович остался ночевать у заведующего отделением совхоза, а мы с Александром Венедиктовичем отправились в наш изолятор.

Ночь была тихая, какая-то необычно мягкая. В небе мерцали огромные звезды. Ярко светилась Песчаная река со всеми ее обитателями на размытых берегах.

Мы шли молча.

Так же молча разделись при свете стеариновой свечи, предусмотрительно вставленной в горлышко пустой бутылки из-под шампанского, и улеглись в свои постели.

Поворочавшись, Александр Венедиктович окликнул:

— Не спите?

— Что-то не спится…

— Я вас понимаю, — произнес он после небольшой паузы.

Однако, уловив, видимо, некоторый скепсис, в моем ответном молчании, Александр Венедиктович сказал:

— Вы послушайте меня, и тогда, может быть, поверите, почему я вас понимаю.

После окончания Костромского животноводческого техникума Александр Венедиктович Мухин получил направление в Магаданскую область. Это было на рубеже сороковых и пятидесятых годов. Представление о том крае, куда приходилось ехать через всю страну, было самым смутным и неопределенным. Прежде всего вставал вопрос: что там делать ребятам, которые специализировались на крупном рогатом скоте? Представитель Министерства сельского хозяйства сказал коротко:

— У северного оленя рога поболее чем у наших коров!

— Но мы оленя не изучали, — попытался возразить Мухин.

— На месте изучите!

Ребята, в общем-то, особенно и не сопротивлялись, ведь предстояла поездка в удивительные, загадочные, экзотические места, можно сказать, на самый край света, аж на другую сторону карты полушарий. Кроме того, выдавались немалые по тем временам подъемные, из которых кое-что даже можно было оставить домашним. А что касается оленя, то, может, действительно его сподручнее изучать на месте?..

Незнание условий будущей работы, климатических особенностей привело к тому, что ни Саша, ни его товарищи даже не подумали о том, чтобы запастись теплой одеждой. Правда, поначалу значительная часть пути пролегала по относительно теплым местам: по долгой, казавшейся нескончаемой железной дороге, по южной Сибири, дальневосточному краю…

Владивосток, город, стоящий, во всяком случае, на школьной географической карте на самом краю страны, поранил многолюдностью, большими каменными домами, живописными улицами, сбегающими с окрестных сопок к заполненной самыми разными судами — от простых грузовых пароходов до военных крейсеров — бухте с романтическим названием Золотой Рог.

В ресторанах (ребята заглядывали туда только в ярко освещенные окна) шумно пировали моряки, рыбаки, золотоискатели с Колымы, старатели с чукотских приисков. Это был совсем другой, не похожий даже на книжный, мир приключений, свободы, свободы не только поведения, но и манящей, зовущей вон туда, за зеленые берега Тихого океана.

Пароход отходил от пирса перед полуночью, и Саша Мухин, бросив на отведенную для него койку в общей каюте свой фанерный чемоданчик, простоял несколько часов на палубе, наблюдая, как медленно отходил корабль от пирса, медленно, с помощью портового буксира, разворачивался и удалялся от берега, оставляя за кормой разноцветье огней, земные голоса и земной шум машин, перезвон трамваев, людской неразборчивый говор.

По мере того как стихали, удаляясь, все эти звуки, отчетливее и громче становились голоса и гул мощной судовой машины, толкающей огромный корабль по океанской поверхности, усиливалось чувство отрешенности, оторванности от земли.

И вдруг сердце пронзила резкая боль — боль расставания с землей, с материком — когда еще доведется побывать здесь, когда доведется вновь увидеть и родные места, там далеко, далеко на земле Костромы?

Позади остались редкие огни маяка, и Саша Мухин вернулся в каюту; он еще долго ворочался на узкой корабельной койке с предохранительным бортиком, пока не забылся беспокойным, тревожным сном.

На следующее утро, глядя, как его товарищи мучились от новой для них морской болезни, Саша почувствовал некоторое превосходство над ними. Его самого, выросшего на берегу мелкой речушки, которую вброд переходил петух, морская болезнь не брала.

Большую часть времени молодой зоотехник проводил на палубе, с затаенным восторгом наблюдая за жизнью невероятного, невообразимого горько-соленого простора. То вдруг вспыхивал невдалеке китовый фонтан, то с шумом и криком проносилась какая-то птичья стая, то величественно проплывали моржи…

Показались Курильские острова. Остроконечные, словно отделенные от воды полоской тумана, они будто были нарисованы уверенной рукой талантливого художника.