Путешествие в молодость, или Время красной морошки - [49]

Эскимосов приманили новенькими домиками. Решение принимали не старики, как это делалось издревле, люди действительно умудренные опытом, а молодые, вместе с образованием получившие навыки командовать. Они прошли через интернат, где им внушили почти полное отрицание собственного прошлого, как периода сплошной темноты, невежества и пережитков.

Для районных же работников переселение (в тихие зимние месяцы, когда утрамбовывается снег, в Ново-Чаплино можно доехать на «газике») тоже было удобно — есть кому давать указания, даже не выходя из собственного кабинета, потому как среди нововведений была запланирована и телефонная линия.

Жить эскимосам стало хуже. Вместо колхоза организовали совхоз, заработки упали; из этой мертвой бухты, чтобы выбраться на простор океана, где можно подстрелить нерпу или лахтака, теперь требовалось преодолеть не один десяток километров…

Близкое соседство районного центра с вольной продажей спиртного оказалось бедственным для жителей Ново-Чаплина.

Дорога для «газика» еще оставалась непригодной, и нам пришлось ехать на испытанном и надежном вездеходе. Он принадлежал райкому и был соответственно оборудован. Кабина утеплена и обита ковровой дорожкой. Меж сиденьями можно поставить раскладной стол, который в походном состоянии подвешивался к потолку машины. Были еще и другие мелкие усовершенствования, отличающие райкомовскую машину от обычных вездеходов.

Дорога в Ново-Чаплино довольно живописна, хорошая погода давала возможность полюбоваться и широкой тундровой долиной, начавшейся прямо за бухтой. По ней мы медленно поднялись на перевал, достигли обрамленного черными скалами ущелья. Скалы высоко поднимались над чистым, девственным снегом, снизу доверху обезображенные надписями: ЗДЕСЬ ПОБЫВАЛИ… ПРИВЕТ ИЗ — ДОНЕЦКА… КУРСАНТЫ ЛЕНИНГРАДСКОГО УЧИЛИЩА… ВОИНЫ-ПОГРАНИЧНИКИ… и самые разные имена и фамилии.

Разговаривать в грохочущем вездеходе не было никакой возможности, и мы молчали, пока вездеход с грохотом одолевал расстояние от бухты Преображения до бухты Тасик.

Домики села по самую крышу занесло снегом, и сельсовет мы нашли по торчащему прямо из-под сугроба сильно потрепанному флагу.

Остановились в интернате, где пустовал изолятор. Комната была уютная, с двумя чистейшими постелями. Пока Федор Федотович и Александр Венедиктович ходили по разным хозяйственным делам, я навестил Марину Сигунылик, учительницу эскимосского языка, с которой познакомился несколько лет назад в Ленинграде.

Крутой снежный туннель, ведущий в школу, я одолел не без труда.

— Видите, — сказала Марина, — люди, которые строили поселок, даже не спросили нас, как поставить дома, чтобы избежать таких заносов.

Возле учительского домика мы остановились на крыльце, точнее на том месте, где было крыльцо, от которого по одну сторону валялись стойки и доски.

— Никакими лопатами не откопаться после пурги, — жаловалась Марина, — Попросили бульдозериста отодвинуть наметенный сугроб, так он, пьяный, вместе с сугробом все крыльцо снес!

Эти домики лет десять назад еще как-то решали жилищную проблему на Чукотке, придя на смену землянке и яранге. Состояли они лишь из одной комнаты и кухни. Чаще всего в этой одной-единственной комнате одновременно жили несколько поколений — дед с бабкой, родители и молодожены с малыми детьми…

— Школьники в интернате живут, — рассказывала Марина, — Им, конечно, удобно там — и кормят и одевают… Но дети отвыкают от родителей, забывают язык. А хуже всего, что и родители отвыкают от собственных детей. Взрослым некого стесняться, когда они напиваются, безобразничают, дерутся…

Мы зашли в сельский клуб, ветхий латаный-перелатаный домишко, снаружи густо облепленный наглядной агитацией. В небольшом зальце стояло несколько рядов полусломанных стульев, покосившийся сценический помост наполовину закрывал ярко-зеленый бархатный занавес.

В клубе было чертовски холодно, как, впрочем, и в комнатке, где размещалась сельская библиотека. Молоденькая девчушка, выпускница Биробиджанского института культуры, показала мне стеллажи.

— А где у вас книги на эскимосском языке?

Девушка смутилась.

— У нас нет ни одной…

— Они сохранились только у меня да еще у некоторых наших учителей, — сказала Марина, — Как пришел указ о сокращении обучения на родном языке, директор школы сжег почти все эскимосские книги из школьной библиотеки.

— Как сжег? — с недоверием спросил я.

— Вот так и сжег, — грустно ответила Марина. — Мы уж упрашивали отдать книги хотя бы по домам, а он все одно твердил: «ускоренное движение вперед, новая историческая общность…» Даже Гитлером его называли, но он только усмехался…

Ужинали у заведующего отделением совхоза. Он жил в так называемом доме специалистов, двухэтажном деревянном здании, где жильцы занимали нормальные двух-, трехкомнатные квартиры с просторными прихожими, кухнями и даже теплыми туалетами, где, правда, стояли обыкновенные ведра и горшки.

Я молчал. Федор Федотович, похоже, никогда не терявший своего веселого настроения, усердно подливал всем коньяк и провозглашал тосты за процветание Чукотки, самой отдаленной окраины Советской страны, за чукчей и эскимосов, сделавших гигантский прыжок из первобытности в социализм. Немало лестных слов было произнесено и в мои адрес.