Путешествие в любовь - [31]

— Я пишу диссертацию, — объявил однажды Ян. И она внимательно следила за продвижением его труда, и настояла на прочтении, когда он закончил его. Почти ничего не поняв, она все же выслушала все до конца. Впервые его работа заинтересовала ее не меньше, чем он сам. Его наука перестала быть соперницей, став, скорее, подругой.

Иногда они медленно вращали шар, ничего не говоря друг другу. В другие вечера ее не интересовали ни мир, ни шар, только он. Она забывала, где она и почему; оставалась только девушка, безмерно любящая мужчину, который сидел на краю ее постели. И она задавала ему все те вопросы, что мучили ее на протяжении дня.

Проходили недели, и она продолжала любить его так же сильно, но уже не так нетерпеливо. Она обнаружила в себе запас какой-то тихой, спокойной энергий, совершенно не известной раньше, в то неистовое время, что предшествовало болезни.

Ожидая вечера, Элизабет неторопливо размышляла о Яне и о себе. Проблемы не давили, поскольку уже не требовали немедленного разрешения. И к своему удивлению, она с этим смирилась. Ей пока хватало того, что он приходит по вечерам, и она может видеть его, говорить с ним, держать его руку, просто любить его…

Так она лежала и ждала, а птицы за окном носились, как безумные, среди листвы, прыгали, чистили перышки, били крыльями. С наступлением темноты дерево замолкало. Затем слышались шаги на лестнице и звяканье фарфора на подносе — мать несла ей ужин (Линет переехала к подруге, а очередная горничная наотрез отказалась обслуживать больную). Она разворачивала салфетку, без особой охоты пробовала принесенные блюда и выпивала рекомендованный доктором стаканчик хереса. Потом мать уносила поднос. За окном темнело. Птицы спали, спрятав головы под крыло и изредка чирикая, когда им снились дневные полеты.

Но однажды на лестнице раздались другие шаги, тяжелые и медленные — папины. Его неожиданный визит вызвал у нее удивление и радость.

Высокий, седой, ссутулившийся, мистер Уайкхем осторожно присел на край постели.

— Ну, девочка, как ты? — немного смущенно спросил он.

— Привет, папа, — улыбнулась она.

Благородный орлиный профиль, правильное, но неинтересное лицо, лицо из другого мира. В тот вечер она полюбила отца, пожалела, что не знает его лучше, и что не родилась мальчиком (только ради него, разумеется, иначе не было бы Яна!)

— Как ты чувствуешь себя сегодня?

— Прекрасно, — весело отозвалась она. — Сама себе кажусь симулянткой.

Ее легкомыслие, похоже, тронуло его; в его глазах появилась теплота, когда он неуклюже взял ее руку и крепко сжал.

— Поправляйся скорее, храбрая девочка, — пробормотал он. — Спокойной ночи.

Отец взял поднос, и его тяжелые шаги замерли внизу.

Этот небольшой эпизод согрел ее, что редко бывало в отношениях с семьей. «Храбрая девочка». Вовсе она не храбрая, но его слова растрогали ее. Уж не сблизила ли ее болезнь с семьей? Но тут у калитки прогромыхал и затих мотоцикл, и она забыла о семье. Когда «железный конь» капризничал, Ян приходил пешком. Он всегда появлялся примерно в одно и то же время, а для этого — не без злорадства думала она — ему приходилось раньше оставлять своих крыс.

— Да, она поправляется, — донесся голос матери. — Только, пожалуйста, недолго.

— Да, конечно, — ответил он.

И вот мать открывает дверь, и перед ней Ян и весь мир.

— Как поживают крысы?

— Сегодня удачный день, — ответил он и поцеловал ее в щеку (после той ночи она настаивала, чтобы он, на всякий случай, не целовал ее в губы, но он часто забывал об этом, а она не напоминала).

— Лучше зажечь свет, — сказала она, — а то мать будет нервничать.

Он повернул выключатель, и ночь за окном стала угольно-черной.

— Помнишь, ты сказал однажды, что от старых и больных надо избавляться? — спросила она, беря его руку.

— Я сказал такое?

— Да, тем дождливым вечером в парке. Я хорошо запомнила твои слова: «От больных надо избавляться», — улыбнулась ему она, больная.

Он смущенно рассмеялся и сильнее сжал ее руку.

— Неужели я это сказал? Чего мы только не говорим иногда…

— Так это было не серьезно?

— Конечно нет.

— А я все говорила серьезно.

— Это было преувеличением.

— Я бы не хотела, чтобы от меня избавились.

— Если кто-то попытается, дай мне знать.

Сейчас он говорил вполне серьезно.

— Непременно, — пообещала она. — Ян, ты доволен?

— Чем? — не понял он.

— Вот этим, — свободной рукой она дотронулась до своей груди.

— О Боже, Лиз! Я рад, что тебе лучше, я…

— Я о другом, — мягко перебила она. — Доволен ли ты тем, что мы больше не спорим?

Он явно старался быть справедливым, не причиняя боли, и ей стало жалко его.

— Пожалуй, — признал он. — Хотя, Бог свидетель, я бы предпочел иной способ прекратить наши споры.

— Я тем более.

— Лиз, я много думал об этом, старался…

— Не надо, милый. Я тоже довольна. Сейчас я как бы отдыхаю… Природа — мудрая сволочь. Мне просто было интересно узнать, что ты чувствуешь.

Они заговорили о другом — о студенческих сплетнях, которые раньше ее совершенно не интересовали Он мало что знал.

— Ты должен все разузнать, — повелела она, — и сообщить мне завтра же.

Пришло время расставаться. Он посмотрел на ее руку и тихо сказал: