Путешествие на «Василиске» - [36]

Однако вскоре после отплытия я была сражена лихорадкой. Слово «сражена» я употребляю здесь вполне сознательно: казалось, болезнь явилась из ниоткуда. Я чувствовала себя вполне здоровой – и вдруг ни с того ни с сего лежу в койке и дрожу с головы до ног.

– Желтая лихорадка исключена, – сквозь стук зубов сказала я Тому. – Ей я уже переболела.

Вскоре подвесная койка превратилась для меня в сущую пытку: все мышцы и суставы заныли, а кожа покраснела и сделалась очень чувствительной. Судовой врач, бывавший в тропиках прежде, опознал в моей хвори лихорадку денге. В полном соответствии с простонародным названием «костоломная лихорадка», ломота в суставах вскоре усилилась, а покраснение кожи обернулось сыпью, очень похожей на ту, что бывает при кори.

Услышав о моей болезни, Экинитос тут же запер Эбби и Джейка в своей каюте и запретил всем остальным входить к ним – даже еду им приносил сам. (Никакой пользы это не принесло: теперь нам известно, что переносчики денге – комары, каковых в море не имелось. Но в те времена это еще не было установлено достоверно, и посему я очень благодарна капитану за принятые меры предосторожности.) Как мне рассказали, Джейк бурно протестовал против заточения и целых полдня выкрикивал из-за двери проклятия в адрес того, кто не пускает его ухаживать за больной матерью, пока совсем не лишился голоса.

Трое матросов, помогавших нам в съемках, тоже захворали денге. Всем им, как и мне, повезло отделаться легкой формой заболевания – то есть несколькими днями тошноты и болезненного жара с кровотечением из носа и рта, после чего мы пошли на поправку. Где-то на полпути сквозь эти мытарства меня перенесли из койки в настоящую кровать: Экинитос привел корабль в Сундал, ближайший хоть сколь-нибудь крупный порт, однако я поняла это только по выздоровлении. Когда я впервые за все эти дни проснулась, не чувствуя боли, Эбби сообщила мне, где мы и почему Экинитос отклонился от курса.

Невзирая на слабость, я настояла на том, чтобы подняться с постели, и с помощью Эбби доковыляла до комнаты Тома.

В Эриге, заразившись желтой лихорадкой, я оказалась одной из немногих несчастных, у коих первая, легкая стадия болезни сменяется второй, куда более серьезной. Точно так же не повезло Тому с денге. Дышал он часто, неглубоко, словно ему не хватало воздуха, и был страшно бледен. Вдобавок кто-то – позже я узнала, что это был наш судовой врач – обрил ему голову, чтобы унять жар. В отсутствие волос лицо Тома казалось грубым, незнакомым, словно бы принадлежало кому-то совсем другому, и эта отчужденность встревожила меня до глубины души.

Не стану делать вид, будто мои страдания могли хоть как-то сравниться с теми, что выпали на долю Тома. Ему угрожала смерть, и нам невероятно повезло, что вскоре он пошел на поправку. Однако я сама была еще слишком слаба, а совсем недавно мне пришлось бросить пару драконов на произвол солдат, намеревавшихся убить их… При мысли о том, что я могу вот-вот потерять человека, который был мне товарищем и другом большую часть моей взрослой жизни, колени ослабли, подогнулись, и Эбби пришлось едва ли не на плечах унести меня к себе. Плача в подушку, я терзалась мыслью: что, если вся эта экспедиция – ужасная ошибка?

Но вскоре бурный всплеск эмоций миновал, оставив за собою лишь страшный зуд и неприятное открытие: моя голова, как и голова Тома, оказалась обрита! Взглянув в зеркало, я едва узнала свое осунувшееся, покрытое красными пятнышками лицо, лишенное волос, обрамлявших его с самого детства. Поправившись настолько, чтоб выйти на люди, я повязала колючую щетину платком, а сверху надела капор, но все равно стеснялась ужасно.

В довершение всех этих бед, все вокруг было совершенно незнакомым и неприветливым. Свободно гулять по городу и его окрестностям в Сундале разрешено только особо привилегированным путешественникам из союзных держав, все остальные заточены на небольшом прибрежном островке в гавани. Ширландия среди сих союзных держав не значилась, посему мы также были заперты на этом островке и, мало этого, помещены в необычайно мрачный отель, приспособленный под карантин. Не могу винить местные власти в этаких предосторожностях, однако это означало, что мое жилище было запущенным и неопрятным, а окрестные улочки – полностью посвящены торговле.

Впрочем, в этом зверинце для иностранцев нашлось и нечто приятное: по крайней мере, среди них были те, кто говорил на известных мне языках. В подобном путешествии, намереваясь посетить множество разных частей света, нечего было и думать о повторении опыта поездок в Выштрану и Эригу: освоить такое множество туземных языков просто невозможно. Все это время я была вынуждена обходиться имеющимися познаниями в чиаворском, тьессинском и айвершском и полагаться на милость тех, кто хоть немного владел ширландским. Кроме этого, я изучила пиджин, известный как «атау» – упрощенный пуйанский, на коем говорят торговцы от края до края Немирного моря, но в Сундале это особой пользы не принесло: местные жители (принадлежащие не к пуйанской, но к дайцзинской расе) встречали это наречие хмуро, будто нахального незваного гостя. В результате, выйдя за порог, я ни с кем не могла найти общего языка, и потому – а также из-за слабости – почти все время проводила в отеле.