Путешествие на «Париже» - [13]

С большим удовольствием Вера отбирала истории для каждой из букв алфавита; порой этот выбор был очевидным, порой – вовсе нет. Каждую историю она записывала исключительно синими чернилами. Через два года ее алфавитные мемуары были закончены. Однако, завершив их, Вера вошла во вкус, и ей захотелось написать о чем-нибудь еще: рассказать о случаях, не вошедших в алфавитную серию, и о тех, которые она неожиданно вспомнила, и о тех, о которых раньше она не решалась рассказать. Ей пришла в голову мысль записать их в виде маленьких зарисовок, а сюжетов для таких зарисовок у нее была тьма. Вера, разумеется, не собиралась писать обо всем подряд – она выберет только самые значительные и символичные, и в том порядке, в каком они ей вспомнятся. Начала она с адреса своих родителей – дома номер 1057 на Пятой авеню.

В этих рукописях поля, а порой и целые страницы занимали рисунки – комические наброски, карикатуры, иллюстрации к тексту – тоже выполненные ручкой, но иногда закрашенные карандашом или пастелью. Веру никогда не тянуло к вышиванию, но она с удовольствием рисовала. Сразу же по приезде в Париж она поступила в Академию Вити – женскую частную художественную школу, но ей довольно скоро наскучило рисовать натурщиков и выслушивать еженедельную критику. Она предпочла заниматься рисованием в одиночестве. Заглянув ненадолго в Лувр, она нередко покидала его с незамысловатыми рисунками древнегреческих и египетских статуй. А впоследствии в ее дневнике рассказы и рисунки объединились в единое целое и уже вместе повествовали о разрозненных историях из ее жизни.

И в тот день в роскошной кабине огромного лайнера, перелистывая страницы своего дневника, Вера снова вспомнила об испанском незнакомце. Еще вчера, как и много лет подряд, она рассеянно искала его в толпе. Проходя с Чарлзом по вокзалу Сен-Лазар, Вера раздумывала о том, живет ли он по-прежнему во Франции и узнает ли она его теперь, сражался ли он на войне и, если сражался, был ли он покалечен. И вообще, жив ли он? Этот испанец превратился для нее в некий таинственный образ. В такие образы можно облечь лишь незнакомцев. Чарлз годами беззлобно поддразнивал ее на его счет, и всякий раз, когда они знакомились с каким-нибудь чудаком, шутливо спрашивал: «Это, случайно, не тот самый испанец?» И тем не менее Чарлз всячески поощрял ее сочинительство и пока что был ее единственным читателем.

Вера неожиданно отложила в сторону ручку.

– Черт возьми, – пробормотала она, сообразив, что забыла попросить Амандину занять для нее на палубе шезлонг.

Она направилась к двери служанки и вдруг нахмурилась: в последнее время она становилась все забывчивей и забывчивей.

* * *

Констанция терпеливо ждала своей очереди к столику стюарда. Она стояла за медлительной седоволосой женщиной, у ног которой разлеглась седеющая собака, явно готовая в любую минуту вздремнуть.

– Oui, je voudrais une chaise longue de première classe pour Madame Vera Sinclair[9], – попросила она.

Констанция, случайно подслушав эту просьбу и почти ничего из нее не поняв, подумала про себя, что фамилия «Синклер» не очень-то напоминает французскую. Старушка, потянув за поводок, расшевелила собаку и на прощание вежливо кивнула Констанции.

– Au revoir, – зашаркав по коридору, пробормотала она.

Констанция сразу же встала на ее место.

– Мне, пожалуйста, шезлонг на палубе второго класса, – отчеканивая каждое слово на случай, если стюард слабо владеет английским, проговорила она. – Меня зовут миссис Стоун. Миссис Констанция Стоун. И мне нужен шезлонг на левом борту. На левом, – выразительно повторила она.

По пути во Францию Констанция, будучи новичком в морских путешествиях, понятия не имела, насколько важно заказать шезлонг на солнечной стороне корабля. Из-за атлантических ветров на теневой стороне лютовал холод, и ей не удалось получить от пребывания на палубе ни малейшего удовольствия.

Зарезервировав нужный шезлонг, она отправилась обратно в каюту. Усевшись на постель, Констанция сняла шляпу, расстегнула ботинки и огляделась.

Новенький корабль отправлялся в первое плавание… И в этой поездке ее привлекало вовсе не царившее на пароходе празднество, а опрятность и чистота. Она первая пользуется этой каютой, первая ложится на эту постель. Все новенькое: водопроводный кран и раковина, уютное, с яркой обивкой кресло… Все вокруг сияет безупречной чистотой! Констанция вдохнула исходивший от деревянных панелей медовый запах воска, зарылась лицом в покрывало. После двух недель, проведенных в парижском отеле, она особенно ценила эту опрятность. Отель, считавшийся роскошным, оказался сырым и затхлым, постельное белье – изношенным, а средневековый туалет не лучше, чем в коридоре. Среди всех этих «роскошеств» она лишь чудом не подхватила воспаление легких.

Констанция достала дамскую сумочку и вынула из нее две отпечатанные на твердой бумаге студийные фотографии. На первой из них три ее дочери, двух, четырех и шести лет, все три с огромными бантами в красивых густых волосах, держались за руки и улыбались, и Констанция улыбнулась им в ответ. Если бы только она могла поцеловать их, прижаться губами к их мягким круглым щечкам! Как им там живется? Неужели за эти несколько недель они подросли и изменились?