Путешествие мясника - [7]

Найти такое убежище, однако, оказалось гораздо сложнее, чем я ожидала. И не только потому, что в присутствии мужчин в белых куртках я теряю дар речи. Дело в том, что в этой стране осталось совсем мало настоящих мясников. В это трудно поверить, да? Ведь нас, американцев, сейчас гораздо больше, чем было, скажем, сто лет назад, и почти все мы едим мясо. Но на смену мясным лавкам пришли гигантские мясоперерабатывающие заводы, целые комплексы, которые пожирают животных и через некоторое время извергают из себя бифштексы в аккуратной вакуумной упаковке. Возможно, не слишком удачное сравнение, но все, что происходит внутри, скрыто от глаз так же надежно, как физиологические процессы внутри нашего тела. Нам известно, что на этих заводах имеется масса мощных, утыканных острыми ножами механизмов, потому что они то и дело калечат или убивают работников (в Америке мясоперерабатывающее производство считается одним из самых опасных, и, возможно, поэтому в нем заняты в основном нелегальные иммигранты). Еще мы знаем, что там работают настоящие виртуозы ножа, живые винтики бездушного механизма, которые снова и снова привычно отсекают одну и ту же часть туши до тех пор, пока у них не начнет сводить руку.

Вернее, обо всем этом я могу только догадываться, потому что, как правило, воротилы мясного конвейера не спешат расстелить красную дорожку и пригласить посторонних за кулисы своего бизнеса. В наш век нанотехнологий и неотвратимости судебной ответственности проще проследить за прохождением жвачки по пищеварительному тракту бычка, чем за его путем с пастбища на вашу тарелку. Да и в любом случае, меня это не слишком интересует. Я хочу стать ученицей настоящего мастера, а не детали конвейера.

Поэтому, исчерпав все возможности в городе, я взялась за телефон и добыла еще несколько пригородных адресов, по которым истинные профессионалы продолжали превращать животных в порции мяса старым дедовским способом. Сейчас я как раз и направляюсь по одному из этих адресов на юг штата Нью-Джерси.

Я не отпускаю педаль газа даже на поворотах и чувствую, как машина накреняется, а иногда цепляет колесами зеленую обочину. Но по мере приближения к цели скорость приходится сбавлять. Во всяком случае, я надеюсь, что приближаюсь к цели. Я живу на Восточном побережье уже пятнадцать лет, с тех самых пор как закончила школу в Техасе и поступила в колледж в Массачусетсе, то есть у меня была куча времени для того, чтобы привыкнуть к этим пейзажам с их зыбкими границами городов и переплетением поселков. И все-таки иногда я ловлю себя на том, что скучаю по широким просторам моего родного штата, на которых города стоят отдельно друг от друга и при помощи карты для автомобилистов всегда можно определить, где ты находишься.

Я люблю ездить на машине, особенно в одиночку. Похоже, я так и не переросла восторга подростка, едва научившегося водить: это ощущение полета, возникающее, когда, превысив миль на пятнадцать разрешенную скорость, легко обгоняешь других, более осторожных водителей и точно знаешь, что до нужного тебе поворота еще очень и очень далеко. Вот чего я не люблю, так это высовывать голову из окна едва ползущего автомобиля, вглядываться в номера домов на почтовых ящиках и пытаться понять, куда же я, черт побери, заехала. Подозреваю, что никто этого не любит. Как всегда, когда я не могу найти дорогу, мне хочется позвонить Эрику. Я знаю, он где-то близко и готов помочь, но телефон все еще не ловит.

Наконец я нахожу нужный дом. У него запущенный и очень деревенский вид. Я ожидала увидеть нечто совсем иное: красный кирпичный фасад, сверкающую витрину, за которой можно разглядеть прилавок из нержавеющей стали, и белую кафельную плитку. Наверное, поэтому я сперва и проехала мимо стоящего чуть в стороне от дороги дощатого домика с вылинявшей вывеской под остроконечной крышей; на вывеске — какая-то итальянская фамилия. Я сворачиваю на крошечную не заасфальтированную стоянку и, скрипнув тормозами, останавливаюсь. Всю дорогу от Квинса я просто наслаждалась ездой и радовалась тому, что впереди у меня есть определенная цель, а последние полчаса злилась, поскольку никак не могла найти нужный адрес. И только теперь, остановив машину и вынув из зажигания ключ, я чувствую, как у меня уже привычно сжимается сердце. Сейчас мне придется зайти внутрь и попросить этих парней об огромном одолжении, о милости. О работе. И то, что на этот раз мой чокнутый внутренний голос заставил меня проехать ради этого два часа, нисколько не облегчает задачу.

Около дома пахнет цветами. Собрав в кулак всю свою волю, я толкаю дверь магазина. Внутри царит полумрак и витает какой-то запах, не свидетельствующий о чистоте, но и не противный, чем-то похожий на запах конюшни. Меня охватывает неприятное, тревожное чувство, как будто я проникла в пустой заброшенный дом. В холодильнике со стеклянной дверцей громоздится неопрятная гора пакетов и консервных банок с написанными от руки этикетками. Широкие доски пола со стершейся краской потемнели, покрылись пятнами и присыпаны тонким слоем опилок. Прилавок только что не разваливается, и на нем размещаются отнюдь не подносы с горами свежей баранины и говядины, украшенной веточками петрушки, как я привыкла видеть у Оттоманелли, а кучка посеревших мясных обрезков, усталых и грустных с виду. Конец долгой рабочей недели. Из-за прилавка мне улыбается блондинка лет сорока, а за спиной у нее маячит сутулый старик с большими руками и толстыми негнущимися пальцами. Наверное, один из братьев с итальянской фамилией. Мясника сразу видно. Он кивает мне и спрашивает устало, но все-таки приветливо: «Что желаете?»