Путешествие мясника - [68]

И еще, хоть об этом и легко забыть, глядя, как быстро и непринужденно двигаются парни в белом, — все эти штуки жутко тяжелые. Каждая полутуша весит примерно сто восемьдесят килограммов, и сейчас с крюков их свисает не меньше дюжины. Это больше двух тонн говядины. Из такого ее количества можно запросто сделать мой «субару аутбек», и еще много останется. Если потолок вдруг не выдержит, мясной обвал будет смертельным.

Ребята, которые разделывают туши прямо на крюках, заметно моложе тех, что работают за столами. Им всем лет по двадцать. Наверное, они сильнее и менее опытны, хотя действуют очень уверенно. К своему удовольствию, я понимаю почти все, что они делают, и, во всяком случае, почти всегда узнаю результат. Хотя кое-что меня смущает.

— Сантьяго? — Я наклоняюсь к нему, чтобы он расслышал мой вопрос за скрежетом ездящих по перекладине крюков и шлепками падающих на стол кусков мяса. — А что за кусок отрезает вон тот парень? Видишь, снаружи, у задней ноги?

— Это matambre. В Аргентине его очень любят. Невероятно вкусно.

— В самом деле?

Честно говоря, этот matambre представляет собой не слишком привлекательный, рваный и жирный шматок мяса. Я вижу, где он находится на туше: в задней части поясницы, у основания бедра; возможно, в него входит стейк из пашины, но в основном — это грубое, жирное и, в общем, второсортное мясо, как считают у нас в США.

— А мы делаем из него фарш для гамбургеров, — замечаю я.

— Не может быть!

— Честно.

— Кошмар! Ты непременно должна попробовать matambre. Сходи в «La Brigada», это лучший parilla в Буэнос-Айресе. Ты уже видела Сан-Тельмо?

— Нет еще.

Сан-Тельмо считается одним из самых живописных районов Буэнос-Айреса. Он грязнее и запущеннее, чем Палермо, где любят развлекаться молодые и богатые, и ему присущ слегка богемный дух Левого берега: извилистые узкие улочки, антикварные лавки и масса танго-баров.

— Когда выйдем отсюда, я напишу тебе адрес.

Сантьяго не предлагает сходить в ресторан вместе, и я чувствую легкий укол разочарования. Хотя сейчас мне не до этого. Затаив дыхание, я наблюдаю за работающими за столом опытными мясниками. У них массивные бицепсы, а ножи и мясные крюки кажутся продолжением их пальцев, что, в каком-то смысле, соответствует истине. Ту работу, что занимает у меня пятнадцать минут — например, извлечение шейного позвонка из мякоти, — они делают за пятнадцать секунд. Я не вру. Это просто невероятно.

С каждой неделей, проведенной не у разделочного стола, я теряю все больше и больше навыков. Мне грустно видеть, как заживают и бледнеют шрамы и ссадины у меня на руках; так же грустно мне было наблюдать за тем, как постепенно сходили последние оставленные Д. синяки на моем теле. Отправляясь в Аргентину, я иногда представляла себе, как прихожу в какую-нибудь carniceria, беру в руки нож, встаю у стола плечом к плечу со своими братьями-мясниками и они принимают меня как свою, несмотря на языковую, культурную и тендерную разницу. На деле же я только стараюсь не путаться у них под ногами и казаться как можно более незаметней.

Мы с Сантьяго стоим у кафельной стены до тех пор, пока я не замерзаю окончательно. Тогда мы возвращаемся в офис, выпиваем еще по чашке «Нескафе» (аргентинцы по какой-то причине обожают эту бурду), а Сантьяго по-испански обсуждает рабочие вопросы со своим приятелем, дружелюбным блондином, который несколько раз без особого успеха пытается заговорить со мной на английском. Я стараюсь понять их беседу, но нескольких прослушанных до отъезда аудио-уроков явно недостаточно для освоения языка. Особенно если дело касается меня — я в этом смысле абсолютно бездарна. Поэтому мне остается только сидеть и с умным видом прихлебывать кофе до тех пор, пока приятель Сантьяго, имени которого я так и не запомнила, не предлагает подвезти нас обратно в город. Мы с радостью соглашаемся.

Сначала мы забрасываем домой Сантьяго: уже почти четыре, и ему пора переодеваться и идти на работу в свой ресторан. Оставшуюся часть дороги мы проделываем почти в полном молчании, главным образом из-за языкового барьера. Правда, несколько раз водитель указывает мне на местные достопримечательности: ресторан, в который он поставляет мясо, особенно красивый парк, ипподром, магазины и прочее. Он довозит меня до самого дома и на прощание целует в щеку. В вестибюле я бормочу «Buenos dias» консьержу, захожу в дребезжащий лифт и после целого дня, проведенного на людях, снова оказываюсь в одиночестве. Впервые за долгое время от меня опять пахнет мясом, а еще пылью и коровьим навозом.

Теперь мне предстоит долго-долго ждать обеда, который по местным обычаям начинается в десять, а то и в половине одиннадцатого. Тот, кто приходит в ресторан, скажем, в девять, особенно если это одинокая женщина, становится объектом повышенного и не слишком приятного внимания официантов.

С тех пор как я поселилась в этой маленькой, удобной квартирке в Буэнос-Айресе, у меня уже успели выработаться определенные привычки. Я принимаю привычный, как всегда, чуть теплый душ, а затем привычно засыпаю. Проснувшись, я открываю привычную бутылку вина, выпиваю два первых привычных бокала и потом, лежа на кровати поверх покрывала, пытаюсь отвлечься от мрачных мыслей своим привычным способом. Для этого надо воскресить физическое ощущение того, как я просыпалась в объятиях Д., чувствовала его щеку у себя на плече, его бодрую утреннюю эрекцию у своего бедра…