Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [5]

Я люблю их —

так иные мужчины боготворят лошадей

или пленительных женщин. Не могу надышаться

этой проворной холодной водой.

Лишь смотрю на нее, и кровь ускоряет бег,

и мурашки по коже[13].

Важным представляется и слово «путешествие». Многие алкоголики, не исключая писателей, чьи судьбы меня занимали, были неутомимыми странниками, метались, как неприкаянные души, и по своей стране, и по чужим землям. Подобно Чиверу, я пришла к мысли, что течение некоторых беспокойных жизней можно было бы понять, перемещаясь по Америке. На ближайшие несколько недель я наметила не скованное строгими рамками (называемое в кругах АА[14]географическим) путешествие по стране. Сначала на юг: через Нью-Йорк в Новый Орлеан и Ки-Уэст. Затем к северо-западу, через Сент-Пол, место исцеления Джона Берримена, так и не принесшего ему счастья[15], к рекам и бухтам Порт-Анджелеса, где Реймонд Карвер провел свои последние, счастливые годы.

Маршрут может показаться случайным и даже слегка мазохистским, ведь я решила путешествовать в основном поездом. Однако за каждым его пунктом таился особый смысл, ведь они отмечали фазы развития алкогольной зависимости моих героев. Я подумала, что на этом маршруте можно было бы составить топографическую карту алкоголизма, вычерчивая его причудливые контуры от радостей опьянения до жестокости похмелья. И двигаясь по стране, переходя от книг к судьбам и обратно, я надеялась приблизиться к пониманию того, что же есть алкогольная зависимость, или хотя бы выяснить, какой смысл видели в спиртном те, кто с ней боролся и был подчас ею сломлен.

Самолет стремительно приближался к первому из городов моего маршрута. Пока я глазела в иллюминатор, на табло загорелась команда пристегнуть ремни. Я повозилась с защелкой и снова повернулась к окну. Земля неслась сквозь бесцветную толщу воздуха. Я уже видела Лонг-Айленд, за лохматыми водяными гребнями маячили взлетно-посадочные полосы аэропорта имени Джона Кеннеди. Силуэты небоскребов Манхэттена вздыбились, как железные опилки, и устремились в бледное небо. «Эти рассказы кажутся подчас рассказами давно утраченного мира, когда город Нью-Йорк был еще полон речного света»[16], — с грустью написал Джон Чивер о городе, который он любил больше всего. И когда наш самолет заходил на посадку над этим расплавленным оловом Атлантики, над этой цитаделью в окружении вод, она и в самом деле светилась.

2. «Штука с гробом»

Несколькими месяцами ранее в Англии, еще только подступаясь к алкогольной теме, я поняла, что мое путешествие, если оно состоится, начнется непременно в номере отеля на 54-й Восточной улице, в десяти минутах ходьбы от Бродвея. Уж не знаю, почему для меня важно было начать именно отсюда, но случившаяся здесь история (как и некоторые другие) давно не дает мне покоя.

Ранним утром 25 февраля 1983 года Теннесси Уильямс умер в своих апартаментах в «Элизе́», маленьком уютном отеле на окраине Театрального квартала Нью-Йорка. Ему был семьдесят один год, он был несчастлив, немного худощав, злоупотреблял алкоголем и наркотиками и иногда впадал в параноидальный бред. Согласно отчету следователя, он подавился, проглотив пластмассовый колпачок от глазных капель: он имел привычку держать его губами, пока закапывал лекарство. В детстве ему повредили палкой левый глаз, и в молодости глаз затянулся сероватой катарактой. Позже ее удалили, но зрение в этом глазу навсегда осталось плохим, так что внушительная аптечка, которую Уильямс возил с собой, неизменно содержала глазные капли.

На следующий день в The New York Times появился некролог, в котором Уильямс был назван «самым значительным американским драматургом после Юджина О’Нила». Упоминались три Пулитцеровские премии, которыми были отмечены его пьесы «Трамвай „Желание“», «Кошка на раскаленной крыше» и «Ночь игуаны», с добавлением: «Он с глубокой симпатией и большим юмором писал об изгоях нашего общества. И хоть его образы подчас жестки, он был поэтом человеческого сердца»[17].

Позднее, после проведения химической экспертизы, главный врач Нью-Йорка доктор Элиот Гроссе уточнил заключение по результатам вскрытия: в организме Уильямса был обнаружен барбитурат секобарбитал. Позднее многие друзья и знакомые утверждали, что шокирующая история с удушьем была призвана пресечь копание прессы в многочисленных зависимостях Теннесси, но так или иначе официальной причиной его смерти осталась асфиксия.

Во всяком случае, это была не та смерть, о которой он мечтал. В своих бродяжнических, сбивчивых мемуарах он написал, что хочет умереть в letto matrimoniale, супружеской постели, в окружении contadini, крестьян с растерянными и кроткими лицами, сжимающих дрожащей рукой стаканчик vino или liquore. Ему хотелось бы, чтобы это случилось в Сицилии, где он был так счастлив, но если это невозможно, то он согласен на большую медную кровать в собственном доме, на улице Дюмен в Новом Орлеане, где прямо над его головой плыли облака.

Нет ничего случайнее места смерти человека на его пути от одного начинания к другому, недаром говорят, что удел бродяги и непоседы — окончить свои дни в номере отеля, в окружении пилюль, газет и двух откупоренных бутылок вина на прикроватной тумбочке. Мы умираем, как живем, и пусть смерть Уильямса неожиданна и совершенно нелепа, само ее место напоминает о том, что сумасбродные метания были, как ни парадоксально это звучит, константой его жизни.