Путешествие Ибн Фаттумы - [2]

Он пробудил во мне огромный интерес.

— Сразу после смерти отца я в одиночку отправился в путешествие, посетил страны Машрик, Хиру и Халяб. Если бы обстоятельства сложились по-иному, дошел бы до Амана, Гуруба и Габаля. Но караван остановился у Халяба — в Амане вспыхнула гражданская война.

Он бросил на меня странный взгляд и произнес:

— Это языческие страны!

— Спаси, Господи! — воскликнул я.

— Однако ж путь туда и пребывание там совершенно безопасны для чужестранца, ведь и там нуждаются в купцах и гостях.

— Они же прокляты! — снова воскликнул я.

— Посмотреть не помешает, — спокойно ответил он.

— А что же вы сами не попытаетесь повторить это путешествие?

— Обстоятельства и семья заставили меня позабыть главную цель той поездки — страну Габаль.

— Чем же примечательна страна Габаль? — захотелось узнать мне.

— Ее часто называют чудо-страной, — сказал он, вздохнув. — Говорят, нет ничего совершеннее.

— Наверняка многие путешественники писали о ней.

— Ни разу в жизни я не встречал человека, побывавшего там, не обнаружил ни книги, ни заметки о ней, — ответил он с долей сожаления.

— Невероятно, не могу поверить… — произнес я растерянно.

— Тайна, покрытая мраком… — грустно заключил он.

Как любая тайна, она притягивала меня, увлекала в неизвестность, разжигая воображение. Всякий раз, сталкиваясь с недобрым словом или подлым делом, дух мой устремлялся в страну Габаль.

Шейх Магага аль-Губейли продолжал просвещать мои разум и душу, рассеивая вокруг меня мрак и направляя мои желания ко всему самому благородному на свете. Мать день ото дня все больше радовалась моим успехам, привнося в мое воспитание свою любовь и красоту. Она была среднего роста, изящно сложена, а ее кожа сияла прозрачной белизной. Она не скрывала восхищения моей красивой внешностью, но с такой же откровенностью сказала как-то:

— Твои слова часто беспокоят меня!

Я спросил ее о причине, и она ответила:

— Ты видишь только уродливую сторону жизни!

Она не могла опровергнуть мои слова или найти в них преувеличение, но объясняла свою веру так:

— Все создал Бог, и во всем есть мудрость Создателя.

— Я ненавижу невежество и бедность!

Она настаивала:

— Бог требует от нас принимать все с благодарностью.

Я предложил шейху обсудить эту тему. Его позиция была абсолютно ясна — он верил в силу разума и свободу выбора. Однако тихо прошептал мне на ухо:

— Постарайся не волновать мать.

Этому совету я и следовал, движимый большой любовью к ней. И давалось мне это легко — наивность матери была равна ее красоте. А между тем время, отведенное образованию и воспитанию, приблизило меня к концу юности. Небо разразилось дождем, и пролился свет, открывший мне новые горизонты. Шейх Магага аль-Губейли спросил меня:

— Чем ты намерен заниматься в этой жизни, которая только в труде обретает смысл?

* * *

Я стал по-новому смотреть на Халиму Адли аль-Тантави. В детстве я подолгу наблюдал, как она обычно вела своего отца — слепого чтеца Корана. В том же квартале, где стоял наш дом, сияющий, как дворец, находилось их маленькое жилище. Мое внимание главным образом было приковано к ее отцу: худосочному, с закрытыми глазами, с крупным носом, покрытым оспой. Он вызывал во мне и сочувствие, и восхищение. Мне нравился его голос, когда он у дверей своего дома призывал на молитву, делая это по собственной инициативе. В эти напряженные дни я обратил внимание и на девушку, словно заново открыв ее для себя.

После короткого дождя земля в квартале стала скользкой. Шейх двигался осторожно, доверив свою левую руку дочери, а толстой палкой в правой руке, словно клювом птицы, ищущей корм, нащупывал частыми ударами, где ступить. Халима вела его, утопая в просторной галабее темного цвета. Из-под опущенной черной сетки-вуали виднелись только ее глаза. Однако фигура ее представлялась моему юношескому взгляду телом идеальной женщины, скрытые прелести которой проступали при каждом дуновении ветра, как горящие угли проступают из-под пепла. Ее нога поскользнулась, и, чтобы удержать равновесие, она резко покачнулась, непроизвольно наклонив голову. Край черного платка соскользнул с ее лица. И тут же совершенство этого лица запечатлелось в моей зрительной памяти, заполнив красотой каждый уголок моего существа. В это мгновение я получил длинное послание, вместившее все знаки, что вершат судьбу сердца.

* * *

Мать под впечатлением рассказа шейха Магаги о труде, без которого жизнь была бы неполноценна, спросила меня:

— Ты согласен со мной, что тебе лучше всего подойдет занятие торговлей?

— Сначала я думаю жениться! — удивил я ее своим ответом.

Она очень обрадовалась отсрочке разговора о работе и стала расписывать мне купеческих дочек, но я снова удивил ее, сказав:

— Мой выбор пал на Халиму, дочь шейха Адли аль-Тантави.

Мать приняла удар.

— Но она нам не подходит! — простодушно возразила она.

— А мне нужна она! — не сдавался я.

Недовольно нахмурившись, мать сказала:

— Твои братья будут издеваться над нами!

Однако для меня не существовало моих братьев. Чувство, что я хозяин дома, со временем только крепло. Мать не противилась моему решению, хотя соглашалась со мной неохотно и в то же время не теряла надежды. Как я и хотел, все удалось, пусть и слишком большой ценой. Сопротивление моей матери сходило на нет, и однажды она сказала мне, смирившись: