Путешествие двадцать шестое - [3]

— Что, мой компаньон? Да он же совсем зеленый.

Самец рассказывал, что утопает в роскоши, так как изобрел новый, очень сильный яд.

— Сжигать и топить зерно, — говорил он, — процедура довольно дорогая и хлопотная, а мое средство делает все за десять секунд: четверти стакана достаточно на шесть мешков зерна или овощей; побрызгали — и готово. Кто попробует съесть, сковырнется на месте.

Меня это так поразило, что я спросил, является ли у них уничтожение продуктов питания игрой или же народным обычаем?

Все посмотрели на меня, а самец, бурно размахивая руками, начал говорить так торопливо, что я ничего не понимал: он все время повторял слова «раша» и «пропаганда», причем задыхался и потел. Некоторое время все молчали, потом снова завязался разговор. В нем мелькнуло новое слово «эйбом». Его произносили с огромным уважением, и я догадался, что это какое-то их божество: они почитали его в образе колонны огня и дыма, спускающегося с неба. Их божество напоминало Иегову из Ветхого завета, и я сделал соответствующую запись, но потом они упомянули о человеческих жертвах, и я записал, что предметом их религиозного культа является божество кровожадное и страшное, вроде вавилонского Ваала. Это меня серьезно обеспокоило, но я не подал вида.

Наконец за окном появились огромные, возносящиеся к небу башни; мы подъезжали к Нюоку. Станцию покрывала металлическая крыша, тысячи машин грохотали, шипели и свистели со всех сторон; настоящие реки мерканцев изливались из непрерывно подъезжающих экипажей и поспешно устремлялись к выходу. Я присоединился к ним: в давке меня непрерывно крутили и толкали. Улица, на которой я очутился, была заполнена мчащимися повозками и толпами пешеходов. Не успел я отойти от станции и трехсот шагов, как воздух разорвал пронзительный вой сирен, одновременно все мерканцы бросились бежать, крича: «Эйбом! Эйбом!» Экипажи остановились, зато посередине улицы с огромной скоростью проносились большие машины, раскрашенные красными и серебряными полосами; из машин извергался мощный голос, призывающий отдавать почести Эйбому, падая ниц. Это еще больше напомнило мне культ Ваала, этого страшного, полого внутри медного идола. Как известно, жрецы, спрятанные в нем, обращались к народу, требуя кровавых жертв.

Улица совершенно опустела. Растерявшись, охваченный самыми неприятными предчувствиями, я кинулся сначала в одну, потом в другую сторону. В нескольких сотнях шагов от меня на перекрестке остановился большой экипаж; четыре одетых в черное существа в масках выбросили на мостовую высокий металлический цилиндр и подожгли его содержимое. Из цилиндра вырвались клубы черного дыма, заволакивая все вокруг. Поняв, что это жрецы окуривают место, на которое, по их мнению, должен сойти Эйбом, я, боясь оскорбить их религиозные чувства, лег на живот и с беспокойством ожидал дальнейших событий. Немного погодя я услышал надрывный вой сирены. Рядом со мной остановилась длинная низкая повозка, из нее выскочили пятеро черных жрецов в масках. Самый высокий воскликнул:

— Очень хорошо, именно так и нужно лежать по инструкции!

Два других крепко схватили меня под руки и подняли, а четвертый прицепил мне на грудь маленький прямоугольник с какой-то надписью. Я попытался оказать сопротивление, тогда пятый жрец, который стоял в стороне и наблюдал всю эту сцену сквозь темные стекла маски, резко крикнул:

— Ты труп, ложись сейчас же!

— Я не труп, — воскликнул я испуганно.

— Не валяй дурака, немедленно ложись вот сюда, — орал жрец.

Он дал знак подчиненным, которые силой повалили меня и привязали к какой-то подставке из двух шестов и холстины. Понимая, что приближается мой смертный час, я защищался изо всех сил. Что-то хрустнуло, я почувствовал острую боль в руке и отказался от борьбы. Жрецы схватили подставку, подняли ее вместе со мной и впихнули внутрь экипажа. Некоторое время было тихо, затем я услышал поблизости крик, звуки борьбы: хватали новую жертву. Потом экипаж втолкнули и пристроили надо мной мерканца, связанного, как и я.

Старший жрец крикнул:

— Один труп, один живой с поражением третьей степени, триста метров от пункта ноль, едем.

Экипаж завыл и помчался с бешеной скоростью. Я не мог вымолвить ни слова, слезы навернулись у меня на глазах — погибнуть так трагично! Наконец я обратился к моему товарищу по несчастью, спрашивая, что с нами будет.

— А, чтоб они провалились, — ответил он. — Самое меньшее полдня проволынят; нас ждет еще целая церемония: мытье, купание. Безобразие!

Я задрожал. Не было никаких сомнений: ацтеки точно так же поступали с предназначенными для жертвоприношения.

— А… очень будут нас мучить? — спросил я.

— Достаточно. Я уже второй раз влипаю в этом месяце, разрази их гром! Свобода, черт возьми!

То, что этот мерканец уже пережил одну жертвенную церемонию, немного приободрило меня. Я хотел узнать, что с нами будет, но боялся оскорбить его религиозные чувства и поэтому осторожно спросил, верующий ли он.

— Да, — ответил мерканец, — а что?

— Нет, ничего, — сказал я. — Я только хотел узнать, что означал этот обряд на улице.

Он долго не отвечал, а потом удивленно произнес: