Путешествие через эпохи - [3]

Дело вовсе не в биографической истине — она мало заинтересовала моих собеседников в XVII веке н. э. и в IV веке до н. э., вероятно, мало интересует моих читателей ХХ века. Важна историческая истина. Именно к этой проблеме, к проблеме исторической достоверности записей, и следует применить критерии «внутреннего совершенства» и «внешнего оправдания». Для содержания бесед с мыслителями прошлого «внутренне совершенство» состоит в логическом соответствии высказанных ими суждений основным устоям и взглядам на мир. «Внешнее оправдание» гарантируется близостью или логической связью того, что я слышал из уст Платона, Декарта, Эйнштейна и других, с их сохранившимся литературным или эпистолярным наследством.

Но речь идет не только о записях суждений моих собеседников, не только о достоверности содержания этих записей. Речь идет о самих беседах, о возможности непосредственного общения с названными и многими другими мыслителями прошлого. Об исторической достоверности самой машины времени. Здесь критерий «внутреннего совершенства» несколько сложней. Существует ли логическое единство суждений различных веков, услышанных мной и изложенных в моих записях? Существует ли преемственная линия, существуют ли преобразования и инварианты преобразований, соединяющие то, что было сказано в различные века? Демонстрация такой связи удовлетворяет критерию «внутреннего совершенства». С критерием «внешнего оправдания» дело сложней. Этот критерий требует эксперимента. В данном случае само сопоставление суждений различных эпох является экспериментом. Если речи греческих мыслителей находят отклик в сознании их собеседника, сочетаясь с речами Декарта, Ньютона[10], Эйнштейна, если столкновение и «наложение» этих речей раскрывает по-новому их смысл, если обнаруживается подлинная связь между ними, если речь мыслителя более поздних веков звучит как ответ на вопрос, заданный на много веков раньше, значит, путешествие на машине времени — исторически реальная конструкция.

А все-таки, существует ли машина времени, ходил ли я по Парижу с Гейне, приезжал ли в Болдино к Пушкину, говорил ли с Декартом, Платоном, Эйнштейном? Может быть, машина времени должна стоять в кавычках, может быть, она — простой псевдоним историко-научного углубления в прошлое, сопричастности с прошлым, приобщение к нему?

Может быть!

Рассказы Нектария

В течение нескольких дней я читал отрывочные записи, сделанные после возвращений из прошлого. Мне не хочется их упорядочить, я боюсь нарушить ощущение реальности, автономности и неповторимости отдельных встреч, отдельных реплик, впечатлений. Я боюсь, что, попав в некоторую логическую схему, они превратятся в ее подчиненные звенья. Их хаотичность — результат не только спешки, здесь сказалось желание сохранить неожиданные отклонения мысли, которые часто заставляли меня вспоминать аббата Куаньяра, в уста которого Анатоль Франс[11] вложил свои философские парадоксы и афоризмы.

Здесь нет претензии, я вспомнил об аббате Куаньяре без иллюзии приближения к бессмертному герою Франса, лишь со скромным стремлением подражать ему. И не только в явной независимости отдельных сцен, диалогов и замечаний, но и в неявной, но несомненной зависимости их от общего настроения и, более того, от некоторой недекларируемой, но проникающей в сознание концепции, если не самого Куаньяра, то его творца. У Анатоля Франса в его фантастическом романе «Восстание ангелов» есть самые фантастические главы — рассказ Нектария о штурме неба ангелами под предводительством мятежного серафима, низринутого в ад, ставшего Сатаной и после создания Земли помогавшего людям во имя мира, счастья, познания и культуры. Нектарий — один из героев первого штурма, спутник Сатаны в его путешествии под именем Диониса[12] по Греции и Италии, участник нового, готовящегося в Париже и повсюду на Земле восстания ангелов, рассказывает о судьбах людей, опекаемых добрыми демонами и преследуемых невежественным и жестоким богом. Фантастичность этих глав не в участии демонов — задолго до Булгакова[13] литература приучила нас к такому участию. Главы, о которых идет речь, обладают фантастической емкостью, сопоставимой с сверхплотностью, известной сейчас астрофизике и приписываемой, например, нейтронным звездам. На нескольких десятках страниц спрессована история человечества от ее начала до XIX века, причем в отличие от объектов астрофизики сверхплотность не деформировала частиц, не устранила любовного описания деталей, вплоть до названий цветов на орнаменте, украшавшем некий языческий храм.

Я не мог полностью воспринять объединяющую концепцию мироздания и истории из уст самого Нектария. И не только потому, что участник штурма неба, вакхических путешествий и постройки соборов был поэтическим созданием Франса. Он рассказывал о Наполеоне[14] как современник Цезаря[15], меня же интересовала оценка прошлого с позиций XX века. Но сам Франс обладал возможностью двигаться навстречу времени, в прошлое — той ретроспекцией, которая служит наиболее мощным орудием для объединения истории в единую концепцию. Из уст Франса я и услышал ретроспективную историю человечества, мог сопоставить ее с моими взглядами и, таким образом, предпослать разрозненным «куаньяровским» заметкам некоторое концентрированное «нектариевское» введение.