Путешествие без карты - [10]
— Значит, к дворцу никто не проник?
— Кому-то удалось. Только приветил их не царь, а его гвардейцы. Били залпами во все стороны. Весь день трупы возили. Детишек и тех поубивали.
Шаров долго молчал, упершись невидящим вглядом в стену, где ещё утром висел портрет царя в парадной форме.
— Вот он, весь теперь как на ладони, господом данный нам царь-государь. — Лицо Гурьева исказилось злобой: — Может, обратно навесишь иконы и царя-батюшку?
— Но чего делать? — простонал Шаров. — На кого надеяться, если нет ни бога, ни царя?
— Это ты хорошо сказал, Терентьич: нет бога и царя. Значит, не зря тебя казак полоснул шашкой. Сразу поумнел.
— Поумнел. А жить-то как, спрашиваю? На кого надеяться, что делать?
— На кого надеяться, спрашиваешь? Могу сказать: на себя, на таких же, как мы — угнетённых, бесправных рабочих. Иначе нам из рабства не выбиться…
— Зряшное говоришь, Василий. У царя солдаты, пушки да ружья, а у рабочего что? Самодельные кинжалы.
— На этот вопрос отвечу тебе ясно. Слушай, Терентьич. Слушай и запоминай! — Гурьев скинул валенок, сунул в него руку и вытащил небольшой, скатанный в трубочку листок. — Вот что говорят нам умные люди: «Товарищи! Мы готовы положить жизнь за свободу, бороться до конца, до победы! Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооружённой силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи граждане! Мы ждём, что все товарищи рабочие присоединятся к нам!»
— Понял теперь, что делать рабочему? — спросил Гурьев, пряча бумажку в валенок.
— А где я его возьму, это самое огнестрельное оружие? — сердито спросил Шаров.
— Кому положено, тот об этом и заботится. Оружие у нас будет, — загадочно ответил Гурьев.
Шаров взъерошил свою густую бороду и неожиданно окрепшим голосом сказал:
— Стрелять я умею. Три года в солдатах царю служил. Так что в нужный час рука не дрогнет, не промахнусь.
Взята революционным путём…
На окраине Петербурга, близ Смоленского поля раскинулся двор извозчиков. Окружённый забором двор был большой и шумный. Ещё бы! В нём жило больше пятидесяти извозчиков. В любой час дня со двора доносилось конское ржанье и сиплые, застуженные голоса извозчиков.
Извозчики жили в двух деревянных флигелях, больше похожих на унылые бараки, чем на жилые дома. Рядом с двором высился двухэтажный каменный дом. Ещё издали на каменном доме была видна большая яркая вывеска. Румяные бублики, поджаренные пирожки, золотистые пряники, цветастый чайник, глиняная кружка пива, увенчанная белоснежной кудрявой пеной, — всё это было разрисовано по краям броской вывески, а посередине тянулись толстые зелёные буквы: ЧАЙНАЯ.
Хозяйка чайной, немолодая эстонка Эльза Балад, была женщиной молчаливой, но расторопной. Постоянные посетители чайной — извозчики — любили матушку Эльзу: не случалось от неё отказа накормить человека в долг.
Три земляка матушки Эльзы — извозчики Яков Тальман, Карл Шок, Аугуст Эзорине — были непременными посетителями чайной. При виде их замкнутое лицо Балад светлело. Она ставила на поднос три кружки пива, тарелку с солёными ржаными сухариками, полдюжины раков и спешила к столику земляков.
Иногда Эльзе помогала семнадцатилетняя дочь. Белокурая красавица Оттилия была подвижна, расторопна и, в отличие от матери, разговорчива.
По праздничным дням в чайную заглядывал молодой латыш, рабочий гвоздильного завода Адам Каршеник. Почему-то так получалось, что вместе с Каршеником в чайной оказывались все три эстонских извозчика и обслуживала их тогда юная Оттилия. Иногда она даже подсаживалась к их столику, и между ними начинался разговор на эстонском языке.
— О чём вы говорите? — допытывалась Эльза.
— О всяком, — неохотно отвечала Оттилия. — Они по всему Петербургу ездят. Много интересного видят…
Оттилия не могла сказать даже матери, что группа эстонских рабочих создала в Петербурге подпольную большевистскую ячейку и чайная Балад является местом их конспиративных встреч. Не говорила Оттилия и о том, что иногда ей приходится выполнять задания большевиков. Но молчаливая матушка Эльза была умной, наблюдательной женщиной. Она догадывалась о многом и только делала вид, что верит словам дочери.
В январе тысяча девятьсот шестого года, в годовщину Кровавого воскресенья, на митинге в университете Каршеник встретился с большевиком Игнатьевым. Каршеник знал, что товарищ Григорий, — таково было подпольное имя Игнатьева, — является одним из руководителей боевой технической группы большевиков.
— Надо поговорить! — бросил на ходу Игнатьев.
Каршеник нагнал его у Дворцового моста. Игнатьев заговорил не сразу, словно не замечая, что Каршеник рядом. Только перейдя мост, Игнатьев заговорил, не поворачивая головы к латышу.
— На будущих баррикадах мы должны стрелять не из охотничьих ружей, не из самодельных револьверов. — Игнатьев замедлил шаг и повернулся к Каршенику. Он хотел видеть, какое впечатление произведут на латыша его дальнейшие слова. — У нас должны быть пулемёты и пушки.
Каршеник поразился и, как всегда в минуты волнений, начал говорить по-русски неправильно, но быстро.
— Пушку делаются большой завод. Пушку карман влезет? А?
