Путешественник - [15]

– Всегда есть сестра Даниэля Малгарита, – сказал Убалдо. Он не вел счет порядочным девушкам, совсем наоборот: он перебирал в уме знакомых женщин, которые могли бы отучить меня от мести священникам и превратить в мужчину. – Она сделает это с любым, кто заплатит ей багатин.

– Малгарита – жирная свинья, – возразила Дорис.

– Да, это точно, – согласился я.

– Кто ты такой, чтобы глумиться над свиньями? – возмутился Убалдо. – У них есть даже свой ангел-хранитель. Святой Тонио очень любил свиней.

– Ему бы не понравилась Малгарита, – резко сказала Дорис. Убалдо продолжил:

– Конечно, еще есть мать Даниэля. Она сделает это, даже не попросив с тебя багатина.

Мы с Дорис возмущенно зашумели: это было совсем уж отвратительно. Затем она произнесла:

– Кто-то там внизу машет нам.

В тот полдень мы втроем лодырничали на крыше. Крыши у нас – любимое место, где проводят досуг люди из низших слоев общества. Из-за того, что простые дома в Венеции имеют лишь один этаж и у них всех плоские крыши, людям нравится прогуливаться или сидеть там, развалясь, и наслаждаться видом. Благодаря этому преимуществу можно обозревать улицы и каналы внизу, лагуну и корабли, а также все наиболее элегантные венецианские здания, которые высятся рядом: с крыши видны купола и шпили церквей, колоколен, резные фасады палаццо.

– Это наш лодочник, – ответил я. – Он ждет меня. Микеле откуда-то перегоняет домой нашу лодку. Я тоже могу поехать с ним.

Вообще-то мне не было никакой нужды отправляться домой до того, как колокола прозвонят время вечернего coprifuoco (своего рода комендантского часа); предполагается, что после этого всем честным жителям, кто еще не вернулся домой, следует нести фонари в знак своих добрых намерений. Но, по правде говоря, я испугался: а вдруг Убалдо начнет настаивать на моем немедленном совокуплении с какой-нибудь портовой женщиной или девушкой. Я опасался не самого приключения, даже если бы мне досталась такая грязнуля, как мать Даниэля, я боялся совершить какую-нибудь глупость, поскольку совершенно не знал, как вести себя с женщиной.

Время от времени я старался искупить свое грубое отношение к бедному старому Микеле: в тот день я забрал у него весла и сам погреб в сторону дома, пока старик отдыхал под навесом. Мы плыли и разговаривали; он рассказал мне, что собирается отварить лук, когда приедет домой.

– Отварить лук? – переспросил я, не уверенный, что правильно его расслышал.

Чернокожий раб объяснил, что страдает от извечного проклятия лодочников: поскольку людям этой профессии приходится проводить бо́льшую часть времени, сидя в лодке на жесткой и мокрой скамье, они часто подвержены геморрою. Наш домашний medego, сказал Микеле, прописал ему простое средство от этого недуга.

– Нужно отварить лук, чтобы он стал мягким, а потом сделать из него комок и засунуть туда, после чего следует обвязать чресла, чтобы лук не выпал. Говорят, что это очень хорошо помогает. Если у вас когда-нибудь будет геморрой, мессир Марко, попробуйте это средство.

Я сказал ему, что, конечно же, попробую, и забыл об этом. Не успел я появиться дома, как ко мне пристала с нравоучениями тетушка Зулия.

– Добрый брат Варисто сегодня был здесь, он был так сердит, что его почтенное лицо сделалось ярко-красным, как его тонзура.

Я заметил, что в этом нет ничего необычного.

Тетушка Зулия взволнованно продолжила: – Marcolfo, который не ходит в школу, должен держать рот на замке. Брат Варисто сказал, ты снова прогуливал уроки. На этот раз больше недели. Завтра к вам в класс придут принимать декламацию, что бы это ни было, Censori de Scole[24], кто бы они ни были. И не вздумай снова прогулять. Монах сказал мне, а я говорю тебе, молодой человек: хочешь ты того или нет, но завтра ты отправишься в школу.

В ответ я произнес слово, заставившее тетушку Зулию ахнуть, и прошествовал в свою комнату, чтобы там предаться дурному настроению. Я отказался выйти, даже когда меня позвали ужинать. Но к тому времени, когда колокола прозвонили coprifuoco, мое доброе начало стало постепенно брать верх над дурным. Я подумал про себя: «Когда я сегодня хорошо вел себя по отношению к Микеле, это его порадовало. Пожалуй, мне следует сказать слова извинения старой Зулии».

(Теперь-то я понимаю, что считал «старыми» почти всех людей, кого знал в юности. В действительности очень немногие из них были стариками, просто они казались такими моим молодым глазам. Служащий Торгового дома Исидоро и мажордом Аттилио и правда были уже пожилыми: примерно такого же возраста, как я сейчас. Однако брат Варисто и чернокожий раб Микеле вряд ли были старше среднего возраста. Зулия, конечно же, казалась мне старой, потому что она была ровесницей моей матушки, а та уже умерла. Подозреваю, однако, что на самом деле няня была на пару лет моложе Микеле.)

Тем вечером я твердо решил исправиться, а потому, не став ждать, когда Зулия совершит свой обычный вечерний обход дома, сам отправился к ее маленькой комнатке, постучал в дверь и, не дожидаясь приглашения, открыл ее. Я всегда считал, что слуги ничего другого ночью не делают, а только спят, чтобы восстановить силы для следующего дня. Но то, что происходило тем вечером в комнате тетушки Зулии, никак нельзя было назвать сном. Это было нечто ужасное и нелепое: оно привело меня в изумление и стало для меня уроком.