Путешественник - [14]

Разумеется, и моя мать часто проделывала так со мной, и я полагаю, что это хорошо для ребенка. Подобные ранние манипуляции, кроме того что являлись отличным успокоительным средством для малышей, явно стимулировали развитие их органов. Матери Востока не практиковали подобного, и это упущение становилось все более очевидным по мере того, как ребенок рос. Я видел на Востоке раздетыми многих мужчин, и почти все они имели член меньше моего.

Хотя наши матери и няньки переставали заниматься этим, когда мальчику исполнялось два года (в этом возрасте его также начинали отучать от грудного молока и знакомили с вином), тем не менее в памяти у каждого малыша оставалось смутное воспоминание. Более того, мальчик не терялся и не пугался, когда вырастал и становился подростком и этот орган начинал привлекать его собственное внимание. В этом случае, когда мальчик просыпался ночью, касаясь рукой своего члена в состоянии эрекции, он знал, чего хочет.

– Холодной банной губки, – обычно говорил брат Варисто своим ученикам. – Это позволит вам днем не отвлекаться от занятий, а ночью избавит от риска опозориться.

Мы подобострастно выслушивали его, но по дороге домой смеялись над учителем. Возможно, у монахов и священников все же бывает непроизвольное семяизвержение, и они чувствуют в связи с этим разочарование и вину. Ни один здоровый мальчик моего возраста никогда не станет из-за этого переживать. И никто не предпочтет холодный душ удовольствию сделать со своим candelòtto то, что его мать делала, когда тот был еще bimbin. Тем не менее Убалдо был преисполнен презрения, когда узнал об этих ночных играх, которые до сего времени являлись моим единственным сексуальным опытом.

– Что? Ты все еще мстишь священникам? – издевался он. – У тебя никогда не было девчонки?

Снова почувствовав себя невеждой, я спросил:

– Ты думаешь, что уже пора?

– Ставлю пять против одного, – заявила Дорис без тени румянца и добавила: – Ты должен завести себе smanza. Сговорчивую подружку.

Я подумал об этом и сказал:

– Но я не знаю ни одной девушки, которой мог бы это предложить.

Кроме тебя, а ты еще слишком мала.

Она задрала нос и сердито заявила:

– Может, у меня еще и нет волос на «артишоке», но мне уже исполнилось двенадцать, а это подходящий возраст для замужества!

– Я не собираюсь ни на ком жениться, – запротестовал я. – Только для…

– О нет! – перебил меня Убалдо. – Моя сестра – неиспорченная девушка.

Возможно, моих читателей позабавит утверждение, что Дорис, которая говорила такие вещи, могла быть «неиспорченной девушкой». Однако здесь мы сталкиваемся с тем, что было в порядке вещей как для высших, так и для низших слоев нашего общества, – с почтительным отношением к девичьей невинности. Как среди lustrissimi, так и среди popolazo она ценилась больше, чем все остальные женские достоинства: красота, очарование, нежность и скромность. Девушки могли быть некрасивы и злобны, косноязычны, невежливы и неряшливы, но они обязательно должны были сохранить нетронутой тонкую плоть девственной плевы. Хочу заметить, что в этом отношении большинство примитивных варваров-дикарей Востока стоит выше нас: они ценят женщину за иные качества, не имеющие отношения к затычке в ее интимном отверстии.

Что же касается нашего высшего общества, то девственность здесь никак не связана с целомудрием, скорее это предмет торга, и родители охраняют дочь, ведя холодные расчеты, словно речь идет о рабыне на рынке. За дочь или рабыню, как и за бочонок вина, если они запечатаны и к ним никто не прикасался, назначают высокую цену. И родители продают своих невинных дочерей для того, чтобы получить прибыль или возвыситься в обществе. Низший же класс настолько глуп, что считает, будто для них лучше, если их дочери будут высокоморальными и сохранят свою девственность, в этом они стараются подражать высшему обществу. Да к тому же они легко пугаются угроз церкви, а та требует сохранения девственности как своего рода проявления добродетели; таким же способом истинные христиане выказывают добродетель, отказываясь от мяса во время Великого поста.

Однако еще в те дни, когда я был мальчиком, я, помнится, удивлялся тому, скольким девушкам, принадлежащим разным слоям общества, в действительности удалось остаться «неиспорченными», следуя основным принятым в нем предписаниям. Как только я повзрослел и у меня отросли темные волосы на моем «артишоке», я был вынужден слушать нотации от брата Варисто и тетушки Зулии относительно морали и физической опасности отношений с испорченными девушками. С пристальным вниманием я слушал, как они описывали этих низких тварей, беспокоясь, как бы я не связался с ними, и всячески их поносили. Мне хотелось быть уверенным, что я узнаю плохую девушку с первого взгляда, потому что я всем сердцем надеялся вскоре повстречаться с одной из них. Это казалось весьма вероятным: единственное, что я вынес из этих бесконечных нотаций, – плохих девушек значительно больше, чем хороших.

Этому есть и еще одно подтверждение. Венеция – не слишком-то приличный город и не стремится стать таким. Все отбросы здесь попадают прямо в каналы. Уличный мусор, кухонные очистки, содержимое ночных горшков и уборных – все это сливается в ближайший канал и быстро уносится прочь. Дважды в день прилив, который проникает повсюду, захватывает все, что лежит на дне и отложилось на стенах каналов. Затем отлив уносит с собой все это через лагуну, мимо острова Лидо, в открытое море. Благодаря этому в городе сохраняются чистота и свежесть, но рыбаки часто страдают от неприятных уловов. Многие из них обнаруживают у себя на крючках или в сетях блестящие бледно-голубого или пурпурного цвета трупы только что родившихся младенцев. Хорошо еще, что лишь половину населения Венеции составляют женщины, а из них, возможно, только половина находится в детородном возрасте. Таким образом, ежегодный улов несчастных младенцев косвенно свидетельствует о дефиците «неиспорченных» венецианских девушек.