Путём всея плоти - [135]

Итак, истерики продолжались, и ей всё удавалось убеждать мужа, что они суть следствие её положения будущей матери. Чем хуже становились приступы, тем заботливей и внимательней делался он. Наконец он настоял, чтобы её осмотрел врач. Врач, естественно, с первого взгляда оценил обстановку, но Эрнесту ничего не сказал, вернее, сказал, но в таких осторожных выражениях, что тот совершенно не понял брошенных ему намёков. Слишком уж он был прямодушен и лишён подозрительности, чтобы воспринимать такого рода аллюзии. Он надеялся, что как только жена разрешится от бремени, её здоровье сразу поправится, и все его мысли были только о том, как бы облегчить ей жизнь до того счастливого часа.

По утрам ей обычно становилось лучше — то есть, пока Эрнест был дома; но ему надо было отлучаться на закупки, и по возвращении он, как правило, узнавал, что её снова прихватило, как только он вышел из дома. Случалось, она хохотала и плакала по полчаса кряду; в другие разы она лежала чуть ли не в коматозном состоянии на кровати, и он, приходя, обнаруживал, что мастерская в полном запустении и по дому ничего не сделано. Но он по-прежнему принимал это как должное, как нечто нормальное для женщины, готовящейся стать матерью, и когда всё большая часть обязанностей Эллен ложилась на его плечи, он безропотно тянул эту свою лямку. Впрочем, он в каком-то смысле опять чувствовал себя так, как на Эшпит-Плейс, в Рафборо и Бэттерсби, и начал терять бодрость духа, которая в первые полгода семейной жизни держала его на плаву — более того, прямо делала его другим человеком.

И не в том только беда, что ему приходилось теперь выполнять так много работы по дому, ибо скоро даже приготовление пищи, вынос нечистот, уборка постели и поддержание очага стали его обязанностью, но и дело его перестало процветать. Закупать он мог, как и прежде, но продавать так, как это было вначале, Эллен, казалось, уже не могла. На самом же деле, продавать она продавала, но припрятывала часть выручки себе на джин, причём всё большую и большую часть, так что даже доверчивый Эрнест должен бы был уже заподозрить, не водят ли его за нос. Когда торговля у неё шла лучше — вернее сказать, когда бывало небезопасно укрывать больше, чем известную сумму, она выманивала деньги у него под предлогом, что ей хочется того и сего, а если ей откажут, то это причинит ребёнку непоправимый вред. Всё это казалось вполне правдоподобно и разумно и как у всех, и всё же Эрнест понимал, что до самых родов ему придётся переживать трудные времена. Но потом — потом всё снова станет хорошо.

Глава LXXV

В сентябре 1860 года у них родилась девочка; Эрнест был горд и счастлив. Рождение ребёнка, а также довольно тревожные слова, услышанные от доктора, отрезвили Эллен на несколько недель, и казалось, что его надежды вот-вот сбудутся. Роды обошлись дорого, и ему пришлось залезть в свои сбережения, но он не сомневался, что вместе с оправившейся Эллен скоро всё возместит; и правда, какое-то время дела шли несколько оживлённее, хотя выглядело так, что сбой в росте благосостояния отпугнул удачу, сопутствовавшую делу в его начале; впрочем, Эрнест был по-прежнему полон надежд и трудился день и ночь не покладая рук, но ни музыки, ни чтения, ни письма больше не было. Его воскресным вылазкам был тоже положен конец, и не будь второй этаж сдан мне, он потерял бы и эту свою цитадель; впрочем, он пользовался ею нечасто, ибо Эллен должна была всё больше и больше внимания уделять младенцу, а Эрнест, соответственно, ей.

Как-то раз, месяца через два после рождения ребёнка, как раз когда мой незадачливый герой начинал вновь обретать надежду и, следственно, с большей лёгкостью нести свою ношу, он вернулся домой с закупок и нашёл Эллен в таком же истерическом состоянии, как тогда весной. Она сказала, что снова ждёт ребёнка, и Эрнест снова ей поверил.

С того самого момента снова начались те же неприятности, что и полгода назад, только ещё хуже, и чем дальше, тем хуже. Денег стало не хватать, ибо Эллен жульничала, припрятывая деньги и недобросовестно обращаясь с купленными им вещами. Когда деньги всё же прибывали, она вытягивала их у него под такими предлогами, что ставить их под сомнение представлялось как-то не по-людски. Это повторялось и повторялось. Потом появилось нечто новое. Эрнест унаследовал от отца пунктуальность и точность в обращении с деньгами; он всегда желал знать, сколько в худшем случае должен заплатить за один раз; он терпеть не мог вынужденных платежей, что неизбежно, если расходы не планировать; и вот теперь стали приходить счета за вещи, заказанные Эллен без его ведома или на закупку которых он уже давал ей деньги. Это было ужасно, и даже долготерпеливый Эрнест не выдержал. Когда он сделал ей замечание — не за то, что она что-то покупала, а за то, что не сообщала о задолженностях, — Эллен взвилась и устроила ему сцену. Она к этому времени порядком подзабыла о суровых временах, когда ей приходилось перебиваться самой, и прямо поставила ему упрёком то обстоятельство, что он на ней женился, — и в этот момент его глаза открылись, как открылись они тогда, когда Таунли сказал «Нет, нет и нет». Он ничего не сказал, но раз навсегда осознал, что женитьба его была ошибкой. Пришло ещё одно испытание, явившее его самому себе.