Путём всея плоти - [117]

Глава LXVI

Эрнест поправлялся; большую часть дня он уже мог сидеть. Прошло три месяца его заключения, и хотя он был ещё слишком слаб, чтобы выписаться из изолятора, опасность рецидива давно миновала. Однажды, беседуя с мистером Хьюзом о своём будущем, он снова выразил намерение эмигрировать в Австралию или Новую Зеландию с деньгами, которые он получит назад у Прайера. Каждый раз, говоря об этом, он замечал, что мистер Хьюз мрачнеет и замолкает; он полагал, что капеллан, наверное, хотел бы, чтобы он вернулся к прежней профессии, и не одобряет его очевидного стремления заняться чем-то другим. И вот теперь он без обиняков спросил мистера Хьюза, почему тот так противится идее эмиграции.

Мистер Хьюз попробовал было отмолчаться, но не тут-то было. Что-то в его манере говорило, что он знает что-то неизвестное Эрнесту, но почему-то не хочет говорить. Это встревожило Эрнеста настолько, что он стал умолять капеллана не мучить его неизвестностью, и тот, поколебавшись немного, решил, что Эрнест уже достаточно окреп, и как мог осторожно выложил ему весть о том, что все его деньги пропали.

Дело в том, что на второй день после моего возвращения из Бэттерсби я зашёл к своему адвокату, который сказал мне, что написал Прайеру с требованием вернуть деньги согласно его распискам. Прайер ответил: он дал указание своему брокеру закрыть все операции, что, к сожалению, обернулось большой потерей денег; остаток же будет передан моему адвокату в следующий день биржевого платежа, то есть примерно через неделю. Когда срок настал, мы ничего от Прайера не услышали и, отправившись к нему домой, обнаружили, что в тот самый день, когда мы к нему обращались, он съехал с квартиры со всеми своими немногочисленными пожитками, и больше о нём не было ни слуху ни духу.

От Эрнеста я знал фамилию брокера, и тут же направился к нему. Он сообщил мне, что Прайер закрыл все свои счета в день вынесения Эрнесту приговора, получив наличными 2315 фунтов — всё, что осталось от эрнестовых пяти тысяч. С тем он был таков, причём у нас нет и намёка на его местопребывание, чтобы предпринять какие-нибудь шаги и хотя бы попытаться вернуть деньги. Единственное, что тут реально оставалось, это списать всю сумму в убытки. Могу добавить, что ни я, ни Эрнест, так никогда и не услышали ничего о Прайере и понятия не имеем о том, куда он делся.

Я оказался в трудном положении. Я, конечно, знал, что через несколько лет у Эрнеста будет денег во много раз больше того, что он потерял, но я знал также, что он этого не знает, и боялся, что потери всего, что у него было (а именно так он это воспримет), в придачу ко всем прочим злоключениям, он не перенесёт.

Из найденного в кармане Эрнеста письма тюремные власти знали адрес Теобальда и не раз писали к нему по поводу болезни сына. Я же, не получая ничего от Теобальда, полагал своего крестника в добром здравии. По выходе из тюрьмы ему будет двадцать четыре, и если я стану следовать указаниям его тётушки, ему придётся ещё четыре года по мере сил спорить с судьбой. Передо мной стоял выбор: или пусть он подвергается такому риску, или я частично нарушу данные мне инструкции — чего мне никто не помешал бы сделать, сочти я, что мисс Понтифик того бы пожелала, — и дам ему ту самую сумму, которую он должен был бы получить у Прайера.

Если бы мой крестник был постарше и потвёрже укреплён хоть в какой-нибудь колее, мне следовало бы поступить именно так, но он был всё ещё очень юн и на редкость незрел для своего возраста. Если бы, однако, я знал о его болезни, я не посмел бы взваливать на его плечи ещё больше груза, чем он уже нёс; но, не имея поводов беспокоиться о его здоровье, я полагал, что несколько лет лишений преподадут ему отнюдь не лишний для него урок — как важно не фокусничать с деньгами. Итак, я решил, что буду зорко следить за ним после выхода из тюрьмы и дам побарахтаться на глубине, пока не увижу, что он выплывает или, наоборот, тонет. В первом случае я позволю ему плыть и дальше, пока ему не подойдёт к двадцати восьми, когда я смогу постепенно подготовить его к предстоящему богатству, а во втором поспешу на выручку. Итак, я написал ему, что Прайер бежал, и что по выходе из тюрьмы он может получить присланные отцом 100 фунтов. После этого я принялся ждать, какой это произведёт эффект, не ожидая услышать ответ раньше трёх месяцев, ибо, наведя справки, выяснил, что заключённому не позволяется получать писем прежде, чем он отбудет три месяца своего срока. Я написал также и Теобальду и сообщил ему об исчезновении Прайера.

Вышло так, что управляющий тюрьмою прочёл моё письмо и готов был в виде исключения нарушить правило, если бы состояние Эрнеста это позволило; но болезнь помешала, и управляющий оставил дело на усмотрение капеллана и доктора, которые и должны были сообщить Эрнесту эту новость, когда сочтут его достаточно окрепшим, чтобы её перенести, — что теперь и состоялось. Тем временем я получил официальное уведомление в том, что моё письмо получено и будет передано заключённому в должном порядке; думается, мне не сообщили о болезни Эрнеста просто в силу бюрократической ошибки, но, так или иначе, я ничего не знал о ней до того самого момента, когда встретился с ним, по его собственному пожеланию, через несколько дней после того, как капеллан сообщил ему сущность написанного мною.