Путем чая. Путевые заметки в строчку и в столбик - [8]

Что он имел в виду, я так и не узнал, потому что в тот момент раздался победный клич «Баня почти готова!», и все потянулись в лес за вениками. Это был наш последний вечер в Ушме. На следующее утро мы планировали отправиться вниз по Лозьве по направлению к поселкам Бурмантово и Хорпия, в 75 километрах отсюда.

Мы развели костер и устроили прощальный ужин. Вообще рацион трескольцев состоит преимущественно из рыбы (щука, хариус) и лосятины во всех ее проявлениях (вареное мясо, вяленое мясо, пирожки с печенью лося, котлеты из лосятины с черемшой и топленым внутренним жиром, суп из лосятины с крапивой). Но на сей раз ни лося, ни рыбы в меню не оказалось. Зато были подберезовики, точнее, один большой подберезовик, найденный Султанычем накануне; его мелко нарезали и добавили в картофельное пюре вместе с тушенкой. Особое место в программе было отведено водке «на бруньках», которую, как водится, пускали по кругу. Наш проводник выступал в роли тамады и виновника торжества одновременно. Он рассказывал бесконечные мансийские страшилки и охотничьи байки; внимательно рассматривал Наташин фотоархив; вспоминал о том, как двадцать пять лет тому назад, следуя местному обычаю, похитил свою невесту (вряд ли он когда-нибудь видел «Кавказскую пленницу»)… Справедливости ради нужно заметить, что обряд похищения невесты в Тресколье уже давно не практикуется. Хотя бы в силу того, что за последние десять лет здесь не заключалось ни одного брака, так как все жители поселка состоят друг с другом в родстве.

После ужина слегка захмелевший дядя Рома решил заняться преподавательской деятельностью. Взяв в руки уголек, он принялся рисовать катпосы на стене сарая. Катпосы – это родовые знаки; вместе с «сопрами» (ритуальными антропозооморфными пиктограммами) они составляют своеобразную письменность манси. По виду они напоминают скандинавские руны. Катпосы чертили на скалах возле святилищ или в тайге в качестве охотничьих дописей. Щитообразная эмблема, внутри которой нарисованы катпосы Анямовых и Пеликовых и проведены две диагональные черты, означает: «Здесь были Анямов и Пеликов, с ними две собаки. Убили лося». Система родовых знаков достаточно сложна: у каждого рода имелось по несколько катпосов, они использовались в разных случаях и отражали различные черты характера, присущие представителям рода, их занятия и семейные верования. «Вот это катпос Анямовых, вот это – тоже анямовский, но его рисовали только я и мой отец. Вот это – Куриковы, вот – тоже Куриковы, но означает другое, – наставлял дядя Рома и прибавлял: – Вы запишите сейчас, а то потом забудете». Затем устроил экзамен: вот это чей катпос? Вот такая допись что означает?

Как выяснилось, такая серьезность не была наигранной: катпосы были его страстью, он собирал их по всей области на протяжении многих лет. В его собрании было больше ста родовых и именных знаков. Два года назад, решив показать эту работу ученым, он повез свою драгоценную тетрадку в Тюмень. Ученые заинтересовались. Тетрадку забрали на «посмотреть», после чего поместили в музей. Между тем коллекционер надеялся на нечто совсем другое: «Я думал, теперь вместе будем работать, катпосы изучать. Лучше меня-то их никто не знает, сейчас манси все по-русски пишут… Ну ладно, не захотели вместе собирать, да, ну так хотя бы знаки мне верните, перепишите себе и верните…» Знаки не возвращали. Приехав в Тресколье, дядя Рома начал восстанавливать свою коллекцию по памяти.

Наутро меня разбудили пьяные голоса: дядя Рома, вспомнив, что вчера вечером у нас оставалось еще четверть бутылки водки «на бруньках», привел к нам в гости своего подопечного Унтю Пеликова. Унтя Пеликов – парень двадцати с чем-то лет, миниатюрный, как и большинство манси. Время от времени он подрабатывает в городе, но живет в Тресколье с братом Мишей. Их родители умерли несколько лет назад. В поселке нам рассказали, что у него золотые руки: именно Унтя когда-то умудрился смастерить генератор из случайно попавшей к трескольцам бензопилы.

Четыре дня перед тем Унтя пил в Североуральске и вот сейчас – на пятый день запоя – вернулся в родные пенаты. Он еле держался на ногах, но от еды отказался, а попросил капнуть ему водки. Выпив, сразу оживился и начал разговор по существу: «Вы не смотрите, что я такой пьяный, – говорил Унтя. – Вы лучше правду скажите: вы кто по национальности? Вот ты, – он ткнул пальцем в Султаныча, – явно китаец…» Меня он принял за грузина. Когда выяснилось, что я еврей, Унтя заключил, что евреи еще хуже, чем китайцы. Дядя Рома пытался нивелировать ситуацию.

– Унтя, попрощайся, этнографы уезжают.

– Ну и пусть себе уезжают… Уезжайте, после вас такие же будут. Вы нам все на одно лицо.

– Нет, таких, как вы, не будет, – забормотал дядя Рома, – вы Унтю не слушайте. Саша, Влад… Таких, как вы, не будет, это я вам точно говорю, да.

– Не ври, дядя Рома, не надо врать. Убирайтесь давайте, суки, вас здесь не любят.

Они обнялись и, покачиваясь, поддерживая друг друга, зашагали по направлению к дому Степана Анямова.

Хорпия

Сплав до Бурмантова занял два дня. Быстрая вода, принявшая в жертву мой ботинок по пути в Тресколье, теперь работала на нас: течение тащило, можно было не налегать на весла, а просто время от времени выравнивать катамаран, чтобы не сесть на мель или не попасть в расческу, то есть не столкнуться с наклонившимся деревом, чьи ветки, «расчесывая» воду, создают бурное течение. По отлогим берегам тянулись «мандалы», черно-белое чередование березовых и кедровых стволов. Если задрать голову и смотреть вдаль поверх деревьев, увидишь, как лес медленно поднимается в гору – туда, где на фоне зеленого и голубого виднеется снежник