Путеец - [9]

Положив телефонную трубку, Отомацу, не найдя в себе сил обернуться, обессиленно опустился на стул. В его ушах назойливо звучал голос настоятеля.

(Да вы что, Ото-сан, окончательно из ума выжили? Никакая Ёсиэ ко мне не приезжала.)

Отомацу взял со стола целлулоидную куклу и провел рукой по ее пожелтевшему кружевному платьицу: — Но ведь она же существует…

В стекле билетной кассы отражалась фигура девочки, сидящей с опущенной головой. — Зачем ты меня обманула?

В обледеневшее окно стучал снег. — Прости, я боялась тебя испугать. — А почему, собственно, я должен был пугаться? Где это видано, чтобы отец боялся собственной дочери? — Прости меня, отец.

Отомацу поднял глаза к потолку, по щекам его невольно потекли слезы. — Значит, со вчерашнего вечера ты нарочно показывалась мне, с каждым разом становясь все старше? Сперва явилась малышкой с ранцем за плечами и постаралась, чтобы я тебя заметил. Потом, ночью, пришла опять, став немного постарше, а теперь появилась в форме биёрского колледжа. Ты хотела, чтоб твой отец увидел, как ты выросла за эти семнадцать лет?

Голос девочки был тих, как падающий на землю снег: — Но, отец, в моей жизни не было ничего хорошего. Я умерла, так и не успев ничем тебя порадовать. Поэтому…

Отомацу прижал к груди целлулоидного пупса: — А ведь я вспомнил. Эту куклу мать, рыдая, положила тебе в гроб. — Да. Я очень ее берегла. Ведь это ты купил мне ее в Биёро. А мама сама связала для нее платьице. — И ты… Ведь в тот день, когда ты умерла, я, как всегда, счищал снег с платформы. А потом за этим самым столом, составляя ежедневное донесение, написал: «Никаких происшествий не было». — Но ведь ты путеец. Ты просто не мог иначе. Я ничуть не обижаюсь.

Повернувшись вместе со стулом, Отомацу взглянул на девочку. Юкко в красной куртке сидела съежившись и грустно улыбалась ему. — Сейчас ты поужинаешь, потом примешь ванну, и мы вместе ляжем спать. Да, Юкко?

В тот вечер, составляя ежедневное донесение, Отомацу написал: «Никаких происшествий не было».

К полуночи снег перестал идти, и над терриконами Хоромаи засияла серебряным светом полная луна.

— Вот уж не думал, что линия Хоромаи может приносить прибыль. Глянь-ка, ни одного свободного места!

Молодой машинист с кожаной сумкой в руке шел по платформе, заглядывая в окна КХ-12. — А что тут удивительного? Ведь скончался начальник станции, прослуживший здесь сорок пять лет. Небось ваших начальников так не хоронят. — А какое хорошее лицо у Отомацу-сан, извините, у господина начальника станции, правда? Я бы и сам не прочь так выглядеть в гробу. Он упал в сугроб вон там, на краю платформы, все еще крепко сжимая в руке флажок. Со свистком во рту. — Довольно, хватит об этом.

Прежде чем взобраться на место машиниста, Сэндзи подошел к самому краю платформы и некоторое время стоял там, приминая ногами снег. Именно в этом месте упал Отомацу через день после того, как они в печальном одиночестве справили Новый год и он, Сэндзи, уехал. Первый утренний снегоуборщик обнаружил начальника станции лежавшего ничком в снегу. — Значит, ты приезжал сюда и вечером? — Да, со снегоуборщиком, со мной еще был Мит-тян из нашего депо. — И вам он не показался странным? — Вроде нет. Он был очень бодр. Хотя, что-то такое все-таки было… — Что именно? — А, вот, вспомнил! Мы с Мит-тяном зашли в уборную. Потом я подумал: «Дай-ка позвоню своей девушке», и заглянул в контору. Гляжу, а там стол накрыт. Причем на двоих. — На двоих? — Ну да, у меня просто душа в пятки ушла. К чему бы, думаю, Отомацу-сан ужинать с кем-то вдвоем? — А что тут такого? Мало ли кто к нему мог зайти. Ничего особенного. — Нет, не скажите. Когда еще его хозяйка была здорова, он частенько зазывал меня к себе и угощал. Так вот, на столе стояла именно ее чашка. А на подушке для сиденья лежала ее красная ватная безрукавка. Я как увидел, у меня прямо мороз по коже. — Ну, это уж ты загнул! Он сам мне рассказывал, что к нему часто забегают деревенские ребятишки. — А может, за ним тогда приходил бог смерти? — Вздор! Где ты видел бога смерти в облике хорошенькой девочки? Не иначе как Ото-сан немного повредился в уме. Хозяйка его умерла, линию вот-вот закроют, его самого отправляют на пенсию… Тут кто угодно свихнется. — Похоже на то. Знаете, что мне недавно говорил настоятель храма Эммёдзи? Будто бы Ото-сан последнее время вел себя как-то странно.

Сэндзи окинул взором горы Хоромаи, подступавшие к станции со всех четырех сторон. После недавнего снегопада небо было пронзительно голубым, словно его залили краской; более выигрышного фона для ярко-красного КХ-12 и не придумаешь. — Хорошая смерть. Ждать на занесенной снегом платформе первого поезда и мгновенно скончаться от апоплексического удара… Послушай, дай я поведу поезд вместо тебя. Мне хотелось бы самому проводить Ото-сан в последний путь. — Что? Вы хотите сами вести поезд? — Да не бойся. Ведь я лет десять проработал на Д-51, а потом еще десяток на КХ. Еще неизвестно, кто из нас больше в этом смыслит. Отойди-ка.

И, оттолкнув машиниста, Сэндзи с трудом втиснулся в кабину. — Спусти-ка шторки. А то еще испугаются, увидев, что поезд веду я. Ну как, Отомацу-сан, вы уже заняли свое место?