Путь желания - [3]

Крик скорби

Я не понимал, как много Брент значит для меня, пока не потерял его. Он погиб год назад в результате несчастного случая при восхождении на горную вершину. Мы повели в горы группу людей, понимая, что для того, чтобы помочь человеку отыскать свое сердце, его надо вытащить из офиса, оторвать от телевизора и отправить на природу. Мы планировали провести три дня на ранчо в Колорадо, где собирались полазать по горам, половить рыбу, покататься на лошадях, беседуя при этом о путешествии человеческого сердца. Брент повел нашу группу в горы на второй день, в этот день он и сорвался со скалы. Это была невосполнимая потеря для многих и многих людей. Джинни потеряла мужа, Бен и Дрю — отца. Многие люди лишились единственного человека, который боролся за их сердце.

Я потерял своего самого верного друга. Брент был не просто моим партнером, он был для меня самым удивительным даром судьбы — его сердце видело то же, что и мое. Наша дружба была совместным путешествием, общим поиском разгадки тайны наших душ. Он уводил нас в горы, в мир музыки и поэзии, вел отчаянную, яростную битву за сердца людей. Мы смеялись и скорбели, шутили и тосковали на нашем пути. Когда Николас Уолтерсторф потерял сына в результате несчастного случая, происшедшего в горах, он написал:

В мире образовалась пустота… Исчезло неповторимое средоточие воспоминаний и надежд, знаний и любви, некогда существовавшее на этой земле. Осталась лишь пустота. Этот уникальный мир, полный движения и жизни, был лишен будущего… Никто не видел так, как видел он, не знал так, как знал он, не помнил того, что помнил он, не любил так, как любил он. …Остались вопросы, на которые я уже никогда не получу ответа. Мир опустел.

Lament for a Son

Глупо, конечно, но я поймал себя на том, что резко обернулся, чтобы посмотреть на серебристый джип, который проехал мимо меня. Я стал вглядываться, чтобы понять, его ли это машина, он ли это. Брент погиб, и я это знал. Знал, как никто. Но я по-прежнему оборачивался, когда проезжала машина, напоминающая его джип. Что-то заставляло меня делать это, что-то выходящее за рамки разумного. Я думал, а вдруг это его машина, вдруг он снова проехал мимо меня. На другой день на стоянке машин я увидел старый помятый джип «Чероки» с багажником наверху. Я остановился, вернулся и присмотрелся повнимательнее. Умом я понимал, что это глупо. Брента больше нет. Но мое сердце отказывалось верить этому. Или, скорее, мое стремление к тому, чтобы все в этом мире было правильно, было настолько сильным, что оно лишало меня способности мыслить логически и заставляло снова и снова поворачивать голову в надежде на невозможное.

Блез Паскаль сказал: «У сердца свой рассудок, который рассудку недоступен…». В нас есть что-то, что заставляет нас тосковать, надеяться, а иногда даже верить, что в мире все не так, как должно быть. Все внутри нас восстает против смерти, атакующей жизнь. И поэтому люди, которые неизлечимо больны, женятся. Заключенные концентрационных лагерей разводят цветы. Супруги, давно находящиеся в разводе, тянутся ночью обнять того, кого уже нет рядом. Это похоже на боли, которыми страдают люди, потерявшие конечность. Они по-прежнему ощущают боль там, где когда-то была часть тела, и по-прежнему стараются не ударить об угол стола или не прищемить дверью машины ногу или руку, которых у них уже давно нет. Наше сердце тоже знакомо с чем-то подобным. Где-то в глубине души мы отказываемся смириться с существующим положением дел или с тем, каким оно должно быть или будет.

Симона Вейл была права, есть только две вещи, трогающие человеческое сердце: красота и горе. Те моменты, которые в соответствии с нашими представлениями должны длиться вечно, и те моменты, которые вообще не должны наступать. Что же нам следует вынести для себя из этих посланий? Как мы должны понимать то, что они несут в себе? Драматург Кристофер Фрай писал:

Безвыходность и драматичность нашего положения состоит в том, что мы абсолютно не понимаем его. Возможно, мы смертны. И что же? Возможно, мы бессмертны. И что тогда? Мы все погружены в фантастическую действительность, граничащую с ночным кошмаром, и как бы ни старались мы ее осмыслить, как бы ни была тверда наша вера, как бы далеко ни ушла наша наука или как бы близко ни подступили мы к основам мистицизма, мы не можем понять, какова она на самом деле.

A Playwright Speaks: How Lost,

How Amazed, How Miraculous We Are

И как же, по словам Фрая, мы решаем эту проблему? Мы находим самое худшее решение: смиряемся со своим положением. Мы мало-помалу свыкаемся с ним и почти не замечаем этого.

Все по-прежнему

Произошло нечто ужасное, нечто страшное. Нечто худшее, чем грехопадение. Потому что в результате этой величайшей трагедии мы потеряли рай, а вместе с ним потеряли то, ради чего стоит жить. Но то, что случилось после этого, невообразимо: мы привыкли к своему положению. Мы свыклись с мыслью, что все так и должно быть. Глаза людей, бредущих в кромешной тьме, привыкают к этой тьме. Независимо от своих религиозных и философских взглядов, большинство из нас живет так, как будто эта жизнь и должна быть такой. Мы заглушаем шепот радости циничным «я уже был там, я уже это пробовал». Поступая таким образом, мы никогда не услышим Зов.