Путь в революцию. Воспоминания старой большевички. - [23]

И так же, как мои товарищи по борьбе, я хотела сделать все для того, чтобы приблизить час революционной бури и добиться победы.

МЫ ЖИВЕМ В КАЗАЧИНСКОМ

Остались позади все трудности дальней дороги, и вот я в Казачинском — месте ссылки Пантелеймона Николаевича. Потемневшие от времени избы, сложенные из кряжистой сибирской сосны. Широкий и неспокойный в этих местах Енисей. Глушь…

К приезду моему Лепешинский постарался, елико возможно, принарядить избушку, в которой так долго ожидал меня. Но сделать это в местных условиях было почти невозможно. Тогда он использовал свои способности к рисованию и нарисовал три портрета: Маркса, Чернышевского и Перовской. Портреты удались, и Пантелеймон Николаевич преподнес мне их в качестве первого подарка.

На устройство нового жилья ушло сравнительно немного времени. Кое-что я привезла с собой, кое-что нашлось на месте; и, покончив с этими хлопотами, я приступила к работе — фельдшерицей в местной амбулатории.

Небольшая колония ссыльных в Казачинском стала пополняться. Царские власти старались схватить и изолировать всех, кого подозревали в борьбе против самодержавия или революционном образе мыслей. Прибыл социал-демократ Фридрих Вильгельмович Ленгник, арестованный в 1896 году по делу петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Затем прислали Е. П. Ростовского, студента, народовольца. Он подвергся высылке в Восточную Сибирь за распространение революционных воззваний. Следом появилась Аполинария Александровна Якубова, социал-демократка. И наконец — приехал молодой человек по фамилии Пинчук, по профессии портной. Политически он еще не определился, а в ссылку попал за то, что организовал у себя в мастерской забастовку против хозяина. Для двадцатилетнего парня это, конечно, было немалым грехом, за который он и поплатился путешествием в Сибирь.

Приезд новых товарищей сделал нашу жизнь несколько разнообразней. И это было тем более приятно, что порядок, установленный для ссыльных полицейской администрацией, был достаточно суровым. Заниматься какой-либо пропагандистской деятельностью было практически почти невозможно. Все мы находились под неослабным надзором властей.

Казачинское и в те времена было сравнительно крупным селом на Енисее; но, тем не менее, жизнь каждого из ссыльных была на виду у всех. Стоило кому-либо выйти чуть дальше сельской околицы, не испросив на это разрешения урядника, пуститься в серьезный разговор с крестьянами или пригласить кого-либо из них к себе домой, как и то, и другое, и третье немедленно становилось известно блюстителю порядка — и тот свирепо выговаривал и грозил репрессиями виновным. А в случае повторения летели рапорты и доносы высшему начальству, и ссыльному грозила серьезная кара.

Вскоре к нам перевели из Бельской волости народника Виктора Севастьяновича Арефьева. Колония ссыльных все пополнялась, так что одно время Казачинское (или Казачье, как его иногда называли) сделалось чуть ли не центром политической ссылки в Енисейской губернии.

В описываемые мной времена случались порой в Сибири так называемые «ссыльные истории». Столкновение различных индивидуальностей, противоположных политических воззрений, наконец, вынужденная необходимость жить на ограниченном пространстве и в постоянном общении — приводили иногда к крупным ссорам, склокам, а подчас и драмам.

У нас в Казачинском этого, к счастью, не было. Объяснялось это не только тем, что люди, как говорится, подобрались друг к другу, но и общим желанием избежать каких бы то ни было раздоров.

Жизнь в ссылке, так же как и вообще в условиях любого принудительного режима, была серьезным испытанием для каждого из нас. Люди неустойчивые, попавшие в революционное движение случайно, быстро опускались, превращались в маленьких обывателей, отгораживались от событий внешнего мира и, в конечном счете, вообще отходили от революции. Настоящих борцов ссылка не разобщала, не отрывала от общей борьбы, а еще больше закаливала и сплачивала.

Большинство нашей колонии составляли люди одинокие. Мы с Пантелеймоном Николаевичем были известным исключением. Чтобы лучше организовать быт ссыльных, их питание, я предложила товарищам создать общее хозяйство. Первоначально эта идея не встретила поддержки: товарищи опасались, как бы на этой почве не возникло каких-либо внутренних недоразумений. Но впоследствии они со мной согласились.

Главным «бродилом» нашего ссыльного коллектива стал Виктор Севастьянович Арефьев. Так как жить ему было негде и он поселился у нас, я имела возможность наблюдать его непосредственно.

Это был очень жизнедеятельный и интересный человек. Даже в трудных условиях ссылки он старался не дать «обрасти мохом» другим людям и оставался активным сам. Он писал в газеты «Восточное обозрение» и «Сибирская жизнь», старался приобщить товарищей к культурной жизни и добивался этого, словом — действовал на остальных ссыльных оживляюще и благотворно.

Конечно, не обходилось и без споров, которые чаще всего вспыхивали на почве политических разногласий, но обычно они завершались весьма миролюбиво. Нередко в самый разгар спора кто-нибудь затягивал революционную или народную песню, все с удовольствием подхватывали ее, и страсти утихомиривались.