Путь в Дамаск - [40]

Если б Ларкин хоть кому-то дал афат, как нормальный вампир — по договоренности, с объяснением всех плюсов и минусов, с правом выбора, это кто-то, может, и скучал бы по нему. Но Ларкин умел договариваться лишь с равными. Живых же за ровню не считал, даже когда сам был человеком.

К най он относился совсем иначе, чем к людям. Искренне ценил их таланты, с удовольствием учил всему, что знал сам, и как настоящий отец гордился их успехами. Это его и подвело. Если бы он не держался с ними, как с ровней, как с собственными взрослыми детьми, если бы не пытался объяснять, вместо того, чтобы приказывать, Майклу в голову не пришло бы, что ратун может ошибаться, он и не подумал бы, что ратуна нужно спасать, и никогда бы не вообразил, что любит Ларкина по-настоящему.

Майкл поддерживал связь с Мауро, тот, в свою очередь, все больше сближался с Арни и Занозой. Остальные члены семьи время от времени давали о себе знать, но не чаще, чем это делали бы родственники-люди. Пару раз в неделю выйти в скайп, рассказать новости, поинтересоваться, как дела. И людям, и вампирам этого вполне достаточно.

Хорошо, что они были. Без них тоска по настоящей семье, по родителям, по дому стала бы мучительной.

Мистер Намик-Карасар объяснил, что любой вампир в первую очередь стремится вернуться к оставшимся в живых близким. Эта тяга пробуждается даже у тех, кто задолго до смерти покинул семью и разорвал все связи. Присутствие ратуна смягчает зов живой крови, но не заглушает совсем. Однако время лечит. Да и живые в конце концов умирают.

От того, что всем другим было когда-то так же плохо и больно, как ему, легче не стало, но понимание, что непреходящее, почти невыносимое желание увидеть родителей и братьев — часть естественного процесса, период болезни, который нужно просто переждать, немного помогло. Майкл ждал. Ожидание могло затянуться на десятки лет, однако это ведь означало, что его любимые люди все эти десятки лет будут живы и, хотелось верить, что счастливы. Перестанут печалиться о нем. Будут ухаживать за пустой могилой в парке без особой грусти. Кто-нибудь из братьев назовет в честь него своего сына. Так обычно и бывает, когда умираешь по-настоящему. А он умер по-настоящему.

В конце мая Заноза позвал его в Англию. В свое поместье Доуз. «Погостить на пару лет». И вот оно — ненормально холодное (непривычно теплое) лето. Вечные дожди. Ожидание такой же зимы. С вечера до утра работа — оказалось, что Майкл действительно нужен был в «Турецкой крепости», пусть пока и не в качестве оперативника с медицинским образованием, а как подающий надежды профайлер. Еще в замке был лев Лео, который не боялся вампиров, были лошади. Одну из них, гнедую чистокровную Харику, Заноза объездил для мистера Намик-Карасара, приучил к другим вампирам — его-то самое разное зверье любило до потери инстинкта самосохранения — и отдал Майклу в безраздельное пользование. На псарне жили собаки, которые обожали Занозу и Мартина, а Майкла обходили десятой дорогой. Но и пес у него был свой — Эмин, сын Мухтара и Ириски, ирландского волкодава, любимицы всего замка и лучше подруги Лео. Трехмесячный Эмин пока больше походил на мохнатый шарик, чем на собаку, бегал, потешно переваливаясь с боку на бок и хотя он еще не освоил искусство делать умильные и жалобные глаза, Майкл не мог собраться с духом и отучить щенка спать с ним в одной постели.

— Он вырастет больше тебя, — предупреждал Заноза. — Рано или поздно вам придется выяснить, кто должен спать на полу.

Когда-нибудь, обязательно.

А подлинные хозяева замка — мистер и миссис Томпсоны, дворецкий и экономка в каком-то несчитанном поколении — они… Как-то так получилось… Нет, Майкл даже не пытался понять, не надо было понимать, это он понимал, потому и не пытался. Они совсем не походили на его родителей. Они настолько не походили на его родителей, насколько люди, вообще, могут не походить друг на друга. Но он приехал в Доуз, пожил там пару недель, и… тоска по семье стала проходить. Если б Майкл был сиротой, в смысле, с самого детства, а Томпсоны, усыновили и вырастили его, он бы, наверное, относился к ним так, как сейчас. А они — к нему.

За полгода жизни в замке Майкл понял, что эти двое пожилых людей с одинаковой любовью относятся и к своему родному сыну Джеймсу, и к своей невестке Полли, и к нему самому, и к даже Занозе с Мартином, хотя последние были детишками до того беспокойными, что Майкл бы на месте Томпсонов предпочел сунуть их ногами в таз с цементом и сбросить с обрыва Дугварта. Прямиком в грот Спэйта, откуда род Занозы, вроде бы, вел свое происхождение.

Что море дало, то море взяло, и весь разговор. 

 «Путь в Дамаск», неизбежный с того момента, как Майкл твердо решил стать частью «Турецкой крепости», должен был сложиться иначе. Без смертей. Без его собственной гибели. Без потери дорогих ему людей, друзей, всей человеческой жизни.

Понимал ли он это? Еще бы!

Жалел о потерях? Да. Всем сердцем.

Хотел бы прийти к нынешней жизни другим путем, тем, которым пришел бы к ней без вмешательства Ларкина?

Заноза однажды спросил об этом. И Майкл даже не задумался над ответом. Нет, не хотел бы. Всё случилось не так, как должно было, но раз случилось именно так, значит, так и должно было.