Путь в Дамаск - [12]
Хасан, будучи самым старым и закосневшим, считал, что лучшие машины делают в Европе и отстаивал свою точку зрения с тем невозмутимым достоинством, против которого Заноза не мог найти аргументов, даже когда они были.
Он знал Турка двадцать лет. Мулла, профессор и поэтесса были знакомы с ним каких-то три часа, и сдавали позиции со скоростью и травматичностью лыжника, падающего с Эвереста.
А вот нефиг спорить с мистером Намик-Карасаром.
Поймав себя на одобрении тех черт характера, которые он больше всего в Хасане ненавидел, Заноза постарался перестать подслушивать. И так понятно, что с муллой его Турок мог бы поспорить на религиозные темы, а с африканистом — об особенностях почти любого из африканских племен. Он, блин, знал об этом больше любого ученого, был тем практиком — кошмаром любого теоретика — который за свою жизнь успел поверить эмпирически все существующие теории.
У поэтессы шансы были. На своем поле. Да и то… не факт, не факт.
В одну из ночей, выдавшуюся относительно свободной, а посему проведенную дома, они, как-то так вышло, заговорили о поэзии. Начали-то, ясное дело, с классики, каждый со своей, а закончили почему-то рэпом. Казалось бы, при чем тут, вообще, поэзия? Тогда Хасан обмолвился, что в стихосложении не силен, хотя и знает правила — зря ли он учился в хорошей германской школе? — но что до рэпа, то его смог бы и написать, и прочитать даже на фарси.
Естественно, Заноза всем своим видом, жестикуляцией и множеством эмоциональных выражений дал понять, насколько он хочет послушать рэп, написанный Хасаном на фарси, или хотя бы рэп, переведенный Хасаном на фарси.
— Никаких записывающих устройств, — предупредил Турок.
Это было так на него не похоже, такая покладистость, что Заноза даже не насторожился, просто удивился.
— Само собой! Я же понимаю, что рискую потерять лучшего друга.
— Друзей, — мягко уточнил Хасан.
Мягкость была знакома. Прохладная, бархатная и смертоносная. Но Заноза все равно не понял.
— Друзей? — переспросил он, как последний тупица. — Каких?
— Всех, — Хасан пожал плечами. — Всех друзей, которым ты мог бы дать это послушать.
В общем, на поэта, даже на поэтическом поле, Заноза тоже ставить бы не стал. Не потому, что Хасан — это Хасан, и «всех друзей…» — не преувеличение, а потому, что рэп на фарси, в итоге оказался очень даже. Очень даже, да.
Но нет, не только поэтому. А потому, что Хасан был непредсказуем. Простой, понятный, близкий, любимый, изученный до последнего шрама на сердце, до самых неуловимых вывертов психики, он оставался непостижимым. Где уж там спорить с ним посторонней парижанке?
Мда. Возвращаясь к непредсказуемости, в дискуссии с девушкой поведение Турка можно было предсказать, даже совсем его не зная. Он уступил бы.
Шовинист, исламист и… шовинист. А все думают, что джентльмен.
…Чувствовать себя гостем в почти родной стране, не туристом — иностранцем, оказалось интересно. Еще интереснее было чувствовать, что к нему и относятся как к иностранцу. И еще интереснее — понимать, что тут все друг для друга иностранцы. Удивительные, но не чужие. Даже Атли, много раз приезжавшие сюда на курорт, стали в глазах островитян экзотическими пришельцами, когда пригласили на Бивер свое семейство. О гостях из Старого Света, особенно — из Турции, и говорить нечего. Гости же, прибывшие из очень разных краев, в свою очередь, с изумлением изучали и друг друга, и семью Атли, и жителей Бивера, отличающихся от Атли, как только могут отличаться островитяне, обитающие в «маленьком американском городке» от континентальных жителей мегаполиса. Все они при этом были чем-то да объединены: кровными узами; национальными обычаями; неписаным укладом островной жизни. Заноза же отличался от них от всех. Они были землянами, он — инопланетянином.
Англичанин. Чистокровный. И, будто этого мало — настоящий лорд.
Черт, у него даже был свой собственный маленький английский городок. Концепция, в корне чуждая большинству присутствующих, кроме, разве что, тех, кто приехал из Турции или из Индии. Его даже большинство британцев уже не поняли бы. И хорошо. Времена изменились, и то, что некий лорд, пережиток прошлого, сохранил тысячелетнюю власть своей семьи над людьми и землями, должно быть исключением из правил.
Имя и титул Заноза вернул себе три года назад. Перенес из виртуальной реальности… куда? Он все еще не мог толком сформулировать. Его не было, не существовало, как не существовало и всех тех лордов Доузов, которых он создавал и заставлял удаленно взаимодействовать с миром. Однако замок был реален, Столфорд был реален, Томпсоны, ради которых он сто пятнадцать лет сохранял инкогнито, были реальней некуда. То, чего нет, владело тем, что есть. Обычно бывает наоборот — фиктивные владения у реальных людей. Но когда у него что было обычным?
Это всё Мартин. Когда более-менее разобрался в здешней жизни, поинтересовался, почему Заноза скрывает имя и титул. Выразил полную готовность помочь, если дело, например, в вендетте. Но допускал мысль, что Заноза ошибочно продолжает придерживаться убеждений, будто бизнес и титул несовместимы и могут нанести урон семейной репутации. Он по обоим пунктам был отчасти прав. В начале двадцатого века, очнувшись однажды утром в Нью-Йорке и обнаружив, что потерял куда-то год, но приобрел капитал и недвижимость, Заноза почел за лучшее выдумать себе новое имя и поискать какое-нибудь занятие, не оглядываясь на титул и родословную. В те времена бизнес и впрямь считался делом недостойным джентльмена и дворянина. Ну, а потом… такие уж он находил себе занятия, что вендетты стали наслаиваться друг на друга, как одежки японских придворных эпохи Хэйан. Вернуть себе настоящее имя означало навести врагов на замок, на Столфорд, на Томпсонов. Многовато слабых мест было у лорда Доуза. А у Уильяма Сплиттера их не было вовсе.
