Путь теософа в стране Советов - [219]

Место Генко занял молодой инженер Александров, техническим директором был назначен также молодой инженер Толчинский. Хотя незаменимых людей нет, но заменившим нужно немалое время, чтобы освоиться и приобрести опыт прежних. Поэтому изъятие такого количества руководителей не могло не сказаться на производстве. Завод вошёл в глубокий прорыв, что было поводом для новых арестов. Много позднее я узнал от товарищей, что после моего ухода с завода был арестован заменивший меня в гальванической мастерской мой химик Таланов. Был арестован даже «сам» Аватков. Говорили, что стараниями Толмачевского. Затем Толмачевский — стараниями Жукова. Наконец, в 1937 году, когда пошла мода на крупных партийцев — взяли и Жукова.

Аресты отвратительно сказывались на моральном состоянии общества. Не только на нашем заводе, но и везде люди стали бояться друг друга, своих начальников, своих подчинённых. Доносы, клевета преуспевали. Инженер, отказавший рабочему в какой-либо претензии, просьбе, рисковал погибнуть ни за грош. В этой атмосфере пышным цветом расцветали подхалимаж, подсиживание, блат. Все другие, самые отрицательные черты русского характера, получили мощную подкормку. Да уж, действительно, «спасибо великому Сталину». Много поколений понадобится, чтобы извести из народной души эти плевелы.

Весной Галя поехала с Алёшей погостить к Гельфготам в Вологду. Мы как раз собирались поменять комнату. Старая комната была нам тесна, но главное, нам очень досаждали соседи. Это были две семьи двух сестёр. Нравы были!! Двое из трёх взрослых, всегда пьяные, постоянно жестоко дрались между собой. А уж ругались! Куда там наш завод! Они работали на обувной фабрике «Парижская коммуна» и не столько работали там, сколько промышляли тем, что воровали и продавали на рынке казённую обувь и кожу. Нравы соответствовали воровской профессии. Нередко они прятали ворованное в общих местах, когда ждали обыска, или даже просили нас спрятать у себя. Мы, конечно, отказывались, после чего они сделали нам такую жизнь! Словом, совершенно немыслимую.

Новая комната находилась в полукилометре от нашей, была на четыре метра больше и находилась на втором этаже. Что очень важно было для Гали. Таскать сына с коляской легче на второй, чем на четвёртый или пятый.

Я нарочно подгадал переезд к моменту, когда останусь один. Делать это при Алёше было бы много сложнее. Да и Галю мне хотелось освободить от лишней нагрузки.

Вещей, мне казалось, у нас было не так уж много. Но, когда накануне я стал укладывать, их оказалось «вагон и маленькая тележка». У меня, к тому же, снова расходилась почка. Я обвязывался горячими грелками с мохнатым полотенцем. Помогало мало, и я продолжал подготовку. Наутро пошёл просить напрокат сани. Никто мне их не дал, и я стащил в общественной столовой брошенные на дворе большие неуклюжие дровни. Грузил их своими вещами, а назад вёз вещи работника завода, с которым поменялся, и поднимал их на пятый этаж. Немного мне помогал сын Чернова Коля, потом его сменил Нинин приятель Ваня. Таким образом я возил дровни с 9 часов утра до 10 вечера и подсчитал, что в сумме я поднялся на 160 этажей с вещами.

После этого я писал Гельфготам: «Дети мои, бойтесь рабства вещей! Не считайте, что иго их есть благо; это величайшее заблуждение. Я предлагаю дать зарок: при приобретении новой вещи уничтожать три старых».

На другой день я принялся оформлять отпуск. Я планировал совершить новый бросок в Хибины, а на обратном пути заехать в Вологду. Препятствий было масса. Надо было уговорить нового завцехом Машкина, пришедшего на место Китаенко, человека сугубо партийного, сухого, незнакомого с производством, а потому нажимавшего на администрирование, меня отпустить. Потом надо было подобрать подходящего заместителя. Сдать мастерскую. Найти минимум одного спутника. Получить путёвку в ОПТЭ и поменять продуктовые карточки на туристические. Занять денег на дорогу. И тысяча других дел.

Ехать со мной согласился Голубев, в доску свой парень, шабшаевец, инженер из отдела механика завода. Но накануне он сдрейфил, в последний день отказался. А намеченный мною заместитель на моё место, когда ехал на завод, вися на подножке с левой стороны трамвая, приложился лбом о столб и попал к Склифософскому. Тогда, в наказание, я Голубева назначил своим заместителем.

Всю ночь я чинил снаряжение, многие дела оставив на день отъезда. Получилось так, что второпях, приехав на вокзал «в мыле и в пене», я оставил в трамвае свои лыжи. К счастью кондукторша, заметив мою оплошность, сообразила и выкинула их на ходу. Я подобрал лыжи и сел в поезд. Только проехав Клин, я сообразил, что забыл обменять карточки.

День я провёл в Ленинграде. Пошёл в ОПТЭ, спросил дежурного:

— Нет ли попутчиков в Хибиногорск?

— Не слыхал. Наши туда не ездят. Наши ездят в Парголово.

Зашёл к Галкиному брату Игорю, архитектору. Посмотрел, как он раздраконивает проект дворца культуры для Башкирии, на ходу придумывая башкирский стиль.

Побывал у Каплянских. Боря уже был молодым многообещающим скульптором и только что получил собственную студию. Он преклонялся перед своим учителем Матвеевым и здорово высмеивал Манизера, слепившего декоративные часы. Среди скульпторов эти часы были известны под названием «автоматический блудильник Манизера».