Путь теософа в стране Советов - [181]

— Бульбочкя, Бульбочкя, тякай судой, издест гарно!

Он свой призыв повторил несколько раз. Наконец, послышался крик, визг, посыпались камушки и… бульканье. Юноша не выдержал и нырнул вторично в ледяной водоём спасать подругу. Зажгли свечи и увидели Бульбочку, которую крепко держал за пояс её любимый и подчаливал к нам. Но в каком она была виде!

Решили идти далее. Увидели в нескольких местах такие же узкие ходы. Поползли в один из них. Ноги затекли, расцарапанные колени ныли от холода, поэтому мы были рады, когда получили возможность встать на четвереньки. Вышли в зал, обросший сталактитами и сталагмитами, в стенах торчали крупные раковины. Далее шёл снова узкий ход, кончающийся большим подземным озером. Один юноша оступился и рухнул в воду. Мы убедились, что это было серьёзное озеро — глубокое, с отвесными глинистыми берегами. Товарищ сам вылезти никак не мог. Верёвки ни у кого не было. Посоветовавшись. Юноши быстро образовали живую верёвку из трёх человек, и, крепко держась руками за ноги предыдущего, «утопленник» схватился за нижнего и, стуча зубами, выкарабкался к нам.

Вскоре мы заметили, что свечи быстро догорают, это последние. Решили жечь зараз по одной свечке. Наступила почти полная темнота, а мы пробирались дальше и дальше, где червяком, а где на четвереньках. Прошли ещё ряд залов, в том числе один громадный, пересекли три озера вброд или по краю. И повернули обратно.

Ох, и мил же нам показался божий свет! А до чего мы были грязны!! Уму невообразимо! Гурьбой помчались к морю за два километра. Встречная старушка шарахнулась в сторону и долго потом крестилась, явно приняв нас за 13 чертей, выскочивших прямо из преисподней.

Из Афона мы с Галей ехали на новеньком теплоходе, купленном нашим правительством у немцев. Комфорт третьего класса нас поразил: отдельные каюты, салоны, ванны. Однако в наших условиях после нескольких рейсов на Чёрном море всё пришло в норму: ванные были заколочены, туалеты сломаны, вентиляторы сняты…

В Новороссийске поглядели на клубы дыма и цементную пыль знаменитого завода. Мы тогда ещё не читали Гладкова, а потому не почувствовали к нему — Новороссийску — должного уважения. Паршивый город, бестолковый, грязный.

Ох, и тяжело же было возвращение в цивилизацию! Вместо свежего воздуха — вонь, духота вокзалов, вместо гостеприимства крестьян — споры и проверка документов на турбазах, вместо яиц и брынзы, хоть и скудных — суточные щи в столовых и споры в райторгах о выдаче хлебного пайка по туристическим карточкам.

Далее мы ехали поездом, направляясь в Днепрострой. На станции Иловайская меня арестовали. Дело в том, что за путешествие, особенно после Афонской пещеры, я невероятно обтрепался. Бдительный милиционер заинтересовался оборванцем с фотоаппаратом и проверил документы. Я показал отпускное удостоверение: «Инженер завода „Динамо“ им. Кирова».

— Ясно, документы краденые! Какой он к черту инженер, — заключил начальник отделения милиции. — А что это за фамилия?

— Ничего особенного, обыкновенная французская фамилия. Мои предки — выходцы из Франции. — А вот мы сейчас тебя и уличим. Коли ты француз, тем более инженер, а ну, поговори-ка по французски!

Я довольно бойко сказал несколько французских фраз. Начальник, конечно, ничего не понял, но… перешёл на «вы» и, задав ещё несколько вопросов, отпустил меня на все четыре стороны. Он явно не хотел ввязываться в международный конфликт.

На Днепрострое нас поместили на турбазе, состоявшей из одной комнаты на 60 коек. Там размещались вперемешку и мальчики и девочки, туристы обоего пола, и мы опасались, что попали в вертеп разврата. Но таково уж было простодушие тогдашней украинской молодёжи, что мы за трое суток не заметили ни малейшего проявления никакой нескромности при удивительной, прямо-таки евангельской простоте нравов.

Посёлок Кичкас, где помещалась турбаза, имел богатое прошлое: крепость печенегов, Запорожская Сечь, ставка Сагайдачного, штаб Потёмкина в турецкую кампанию, немецкая колония и курорт — Александробад, вот его главные этапы.

При нас Днепрострой был в самом разгаре работ. Моя электротехническая душа возрадовалась, била копытом и я был готов простить советской власти все её прегрешения за великолепный проект и размах его осуществления.

Трудно описать Днепрострой того времени. Гигантские взорванные скалы, забаррикадированное осушенное дно Днепра, торчащие из него зубья высотой с 20-этажный дом — костяк будущей плотины. На земле рвы, насыпи, котлованы, перемычки и везде рельсы. Свистки паровозов, вой сирен, грохот взрывов. Как хозяева этого ада, ползают по рельсам паровые краны, как умные и сильные звери, вертят лапами во все стороны, хватают брёвна, громоздкие камни, бетонные плиты, перетаскивают их из стороны в сторону; если товарный вагон загораживает ему путь, такой зверь берёт его, как котёнка, за шиворот и перебрасывает через себя.

Рядом строилась улица новых белых домов — великого Запорожья — будущий социалистический город, который должен был поглотить Кичкас, мощные заводы и 100 тысяч населения.

Захлёбываясь, я писал в Верблюд о том, сколько энергии будет вырабатывать Днепрогэс, как разрешит проблему навигации по Днепру, сколько оросит земель.