Путь самурая - [32]

В мире нет совершенства, скорее наоборот, мир живет на сплошных безобразиях и гадостях. Такой вывод напрашивался сам собой, особенно после того, как, придя в пикет, я узнал, что меня уже давно дожидаются и что мне следует посетить семенную базу, в которой находится мертвый бомж. И что мне предстоит оного бомжа под проливным дождем отправить туда, где собирают всех бомжей, волей случая перешедших в иной мир, который несомненно лучше, чем наш. То есть, если говорить проще, мне предстоит отвезти бомжа в морг.

Семенная база – это не то место, где хранят сперму граждан, желающих осчастливить ею несчастных женщин, которые замужем за бесплодными мужьями. Это всего лишь место разгрузки и хранения семечек подсолнечника, которые затем отправятся на маслозавод, где из них выжмут всю душу, а тело отправят на корм скоту и птице, которые уже при жизни находятся в аду.

Да, когда я смотрю репортажи с птицеферм или с других ферм, мне всегда думается о том, что страшнее участи несчастных животных представить невозможно. Куриный ад, свиной ад, коровий ад. Только представить – вся жизнь твоя проходит в замкнутом пространстве, и все делается для того, чтобы в конце концов тебя отправить на бойню. И хуже того: если ты сдохнешь раньше, твои останки перемелют в муку и дадут съесть твоим соплеменникам, как это делается на всех птицефермах. Что это, если не ад?

Впрочем, у нас, у людей, тоже… не рай. Совсем даже не рай. Только что не мелют в муку и не жрут. Хотя… это где как. Всякое бывает. В Африке, например. В странах, наконец-то освободившихся от апартеида.

«За что?» – было написано на лице несчастного бомжа, который смотрел в хмурое, закрытое тучами небо широко открытыми удивленными глазами и совершенно не моргал, несмотря на то что крупные капли дождя били ему прямо по глазным яблокам. Он не мог моргать по причине своей внезапной и трагической кончины, злой судьбой затянутый в недра огромного стального шнека, располагавшегося в желобе под насыпным вагоном.

Здесь все было предельно ясно. Бомж решил украсть кошелку семян подсолнечника, чтобы их пожарить и совершить свой маленький гешефт. На его несчастье, начался дождь, стенки металлического желоба, в который ссыпались семечки, стал скользким, бомж покатился, и… все. Шнек от нагрузки заклинило, он остановился (сработала система защиты, отключив электроэнергию), но перед этим успел превратить нижнюю часть тела бомжа в нечто среднее между желе и фаршем, состоящее из крови, кишок и обломков костей. Бомж умер почти мгновенно, скорее всего от болевого шока – когда его начало перемалывать в этой гигантской мясорубке, и потому на его лице не осталось ничего, кроме безмерного удивления и, возможно, даже облегчения. Наконец-то его мытарства завершились – и уже навсегда.

Рядом с телом находились несколько рабочих семенной базы, женщина-следователь из прокуратуры, одетая в ментовскую плащ-накидку, и врач «Скорой помощи», которая, кинув один только взгляд на объект, тут же уселась писать заключение о смерти. Криминала никакого – если не считать криминалом попытку кражи семян подсолнечника, но дело по краже – это точно не для прокуратуры. Труп не криминальный, а значит, давай, участковый, отдувайся! Тащи, вези, и вообще – командуй!

Через пятнадцать минут на месте происшествия остались только я да четверо рабочих базы, с тоскливым любопытством наблюдавших за приключениями мертвого тела.

За что и поплатились. Одного из них я направил искать брезент – его тут было великое множество рулонов, так как семечки нередко перевозились в открытых вагонах, накрытые этим самым брезентом. Остальным приказал ждать и не бухтеть: все равно им придется освобождать шнек – со мной или без меня. Так что чем скорее начнем выдергивать бомжа из шнека, тем быстрее все это и завершим.

Через десять минут я попросил рабочих найти грузовик, и лучше всего – «газон». Потому что впереться в центр города на «КамАЗе»-фуре не доставит никакого такого удовольствия. Мало того что улицы узкие, так еще и час пик – не протолкнешься. Вечер. Все едут домой с работы.

А затем началась операция по извлечению «мяса» из «мясорубки». Вначале включили шнек в обратную сторону (слава богу, что есть у него такая функция, а то бы и не знаю, что бы делал). Потом уцепили бомжа за мертвые руки и вытянули наверх, вместе с волочащейся за ним кровавой плотью. Потом уложили на брезент и, взявшись за углы вчетвером, отправились к «газону», водитель которого матерно ругался, поливая несчастного бомжа отборной площадной бранью, не стесняясь при этом ни формы ментовской, ни базовых рабочих, нервно вытирающих испачканные сукровицей руки. И все это происходило под проливным дождем – с брезента текли розовые струи, а у меня на теле осталось только одно сухое место, где-то в районе натертого жестким стулом копчика. Впрочем, и оно не было сухим, это место, по причине моей активной физической деятельности, выразившейся в поднятии тяжестей и транспортировке этих тяжестей к месту их временной дислокации. Пар от меня валил, как от утюга. Вспотел, однако.

Рабочие собирались улизнуть, но были мной пойманы и загнаны – двое в кузов, один в кабину «газона». Ну не на себе же я потащу труп в городской морг? Санитары на очередного жмурика «положат с прибором» – проверено. Ты принеси жмура, положи его, где укажут, сдай по форме, с сопроводиловкой, а потом уже они будут его таскать, как и положено по рабочей разнарядке. А пока – это чужой жмур, и что хочешь с ним, то и делай. Хоть жри его, хоть сношай! Так мне было сказано еще в начале моей ментовской карьеры. Санитарам плевать, «кто есть ху» – лейтенант ты или генерал. Не нравится – отвали! Ищи другой морг. Нету, да? Так вот и не воняй, как труп бомжа, а делай то, что тебе сказали! И я делал.