Путь отцов - [64]

Сохранились его проповеди, обращенные к монахам. В них виден наставник весьма благочестивый, твердый в вероучении. Он то и дело пускается в экзегетические отступления и, подобно многим проповедникам, уже не в силах остановиться. Он не может взять в толк, почему слушатели начинают клевать носом. Ревнивым оком он наблюдал за ораторским успехом Августина, он сам в этом признавался в письмах. Он понимал, что тут ученик его превзошел. Подобно Евагру, он учил монахов переписывать манускрипты, это стало на Западе одной из достойных традиций.

Здесь открывается долгий период его творчества, продлившийся более тридцати лет, до самой его смерти. В его распоряжении была богатая библиотека и основательная картотека, скопленные усердием за время странствий. Для начала он перевел все книги Ветхого Завета с древнееврейского, а не с греческого (Септуагинты), как это было сделано до него. Он был первым латинским Отцом, знавшим древнееврейский. Он. дал первичную разработку принципов научной экзегезы. Эти коренные преобразования вызвали бурю протестов, Иеронима обвиняли в своевольном обращении с каноническими текстами. К хулителям присоединился и Августин, считавший все предприятие пагубным.

ПИСАТЕЛЬ

Комментарии его неглубоки по содержанию и небрежны по форме. Иероним был эрудитом и филологом, но не богословом и не мистиком. Преисполнившись твердой уверенности в себе, он решительно размежевался с Оригеном (как того требовала вражда с Руфином). Вредил делу и его порывистый нрав. Он работал запоями: примечания к Книге пророка Авдия заняли у него (как он сам сообщает) две ночи, а Евангелие от Матфея он прокомментировал всего за две недели.

В те же годы (в 392 г.) он написал свою «Историю великих людей». По образцу Светония он составил каталог, по–нашему, биографический словарь лиц, прославившихся после Христа. Это первая латинская патрология христианской истории. Здесь каждому отведено столько строк, сколько требует восхищение или неприязнь Иеронима. Список открывается сведениями о Симоне Петре, а завершается собственной биографией составителя. Избытком скромности он не страдал.

Корреспонденция его насчитывает 117 аутентичных писем. К Иерониму отовсюду обращались за советом; писал ему и св. Августин. До нас дошел ответ Иеронима, столь самодовольный, что он мог бы вконец рассорить обоих, будь у Августина тот же нрав и меньше смирения. «Советую тебе, молодой человек, — писал он, — не совать нос в Священное Писание и не сердить старика».

Из писем встает аскет и проницательный духовник, склонный к язвительной иронии и способный к переживаниям и слезам. Они отличаются изяществом, живостью, а зачастую и резкостью, которую, увы, не могла смягчить никакая аскеза.

Не прерывая уединенных трудов, Иероним принял деятельное участие в борьбе, начатой епископом Саламинским Епифанием. Человек прямолинейный, прирожденный инквизитор, Епифаний в своей коллекции восьмидесяти ересей, названной им «шкатулка ядов», отвел Оригену номер 64–и. Александрийскому вероучителю был вынесен пристрастный, неправедный приговор, и Палестиной овладели распри; вот тут‑то Иероним и сжег все, чему поклонялся, ополчился на Оригена, разбранился с епископом Иерусалимским и с другом своим Руфином. Таковы плоды неуемного ревнительства.

Противникам Оригена почти удалось обезоружить инакомыслящих, навязав им свои условия соглашения; но тут возмутилась вся Церковь, и первым — Августин. Старого далматинца не укротила даже и смерть Руфина (в 411 г.). Узнав о ней, он воскликнул: «Скорпиона раздавили на земле сицилийской». Это была слепая и бессмысленная ненависть, недостойная старого аскета, который явно не мог победить в себе злобного старца.

Последние годы жизни Иеронима были горестны. Его одолевали хвори, зрение слабело день ото дня. Он потерял самых близких друзей, прежде всех — Павлу; «Прощай, Павла, — сказал он, — помоги молитвой своему престарелому другу». Ему было тогда пятьдесят семь лет. Потом настал черед Марцеллы. Как и весь Запад, Иероним был потрясен политическими событиями — нашествием варваров и особенно падением Рима в 410 г., которое так же ошеломило мир, как в иные века — падение Иерусалима. «Рим осажден. Мне не хватает голоса. Я диктую, и рыдания прерывают мои слова. Он захвачен, город, который властвовал над вселенной».

Болезнь усугубляла скорби. В примечаниях к Иезекиилю он жалуется: «Эти листы я диктую при дрожащем свете моей лампады. Толкование Писания помогает мне немного рассеять печаль моей сокрушенной души. А вдобавок ко внешним невзгодам слабеют мои глаза, грозя ослепнуть с годами, и в неверном мерцаньи лампады трудно перечитывать древнееврейские тексты, писанные столь мелко, что их едва разбираешь и при дневном, при солнечном свете». Жизни его угрожали сарацинские разбойники, и ему пришлось поспешно бежать (410–412 гг.). На какое‑то время его взбодрили пелагианские раздоры. Победа над ересью озарила его душу. Он поздравил Августина, которому адресовано его последнее письмо, овеянное предзакатной благостью. Жизнь постепенно обирала его, и он как‑то притерпелся к лишениям: «Тому, кого не покидает мысль о смерти, часто не до земных забот», — писал он. Обессиленный, слепой и одинокий, старый боец обрел, наконец, упокоение в Господе 30 сентября 419 или 420 г.