Путь наверх - [86]

— Было бы неразумно продолжать наши отношения,— сказал я.— Так или иначе им пришел бы конец. Ева знает о них, и только вопрос времени, когда о них узнает Джордж. Он слишком хитер, и его самого не поймаешь, а я не намерен быть соответчиком в грязном бракоразводном процессе, и это мое последнее слово, а кроме того, я не хочу, чтобы меня выгнали из Уорли. И на что мы будем жить?

Ее рот искривился.

— Ты не очень-то смел.

— Рыба ищет где глубже, а я — где лучше,— сказал я.

Она тяжело опустилась на ближайший стул и прикрыла глаза рукой, словно защищаясь от беспощадно яркого, направленного в лицо света.

— Это не все,— сказала она.— Почему ты не договариваешь? Боишься причинить мне боль?

— Да, я очень боюсь причинить тебе боль.

У меня вдруг застучало в голове; это нельзя было назвать болью, но казалось, что еще секунда — и боль возникнет, острая, мучительная. Мне хотелось убежать из этой душной комнаты, пропитанной нездоровым запахом духов, мне хотелось вернуться в Уорли. Элис была чужой для Уорли. Я должен был выбирать между ней и Уорли — в конце концов все сводилось именно к этому. Я знал, что не смогу объяснить ей свое ощущение, но все-таки надо было попробовать.

— Я помолвлен с Сьюзен,— сказал я.— Я собираюсь работать у ее отца. Но дело не в этом. Мы не можем любить друг друга в Уорли, а любить кого бы то ни было я могу только там — ну, неужели ты не понимаешь?

— Нет,— сказала она.— Зачем ты мне лжешь? Все это просто, вполне понятно, и я желаю тебе удачи. И незачем прятаться за такой вздор. Не все ли равно, где любить?

Она встала и подошла ко мне. Я машинально обнял ее за талию. Боль в моей голове наконец возникла. Это была пульсирующая, невралгическая боль, но она не заслонила ощущения нежности и счастья, охватившего меня, когда я коснулся Элис.

— Да, ты не договариваешь,— сказала она.— Ну, скажи мне, Джо. Это все, о чем я тебя прошу.

Она смотрела на меня умоляюще, как смотрели немецкие дети летом сорок пятого года. Не думая о Бельзене ^{7}, мы отдавали этим маленьким живым скелетам весь свой паек шоколада. Не думая о правде, я должен был вернуть Элис чувство самоуважения. Я рвал с ней не из-за Сьюзен, но объяснить ей, что я бросаю ее ради Уорли, значило нанести ее гордости непереносимый удар. Поэтому я сказал ей то, что было ложью сейчас, когда я держал ее в объятиях, хотя то же самое не было ложью вчера.

— Я узнал, что Джек Уэйлс был твоим любовником,— сказал я. Она вся напряглась.— Для меня эта мысль нестерпима. Только не он. Кто угодно, только не он. Это правда?

Если бы она сказала «нет», я, наверное, не порвал бы с ней. Это было как та фунтовая бумажка, которую я бросил на пол во время нашей ссоры зимой; честь и свобода — это роскошь, доступная только людям, имеющим твердый доход, но есть предел бесчестия, своего рода линия Плимсолла [16], которая отделяет человека от свиньи.

— Ты ненавидишь Джека,— сказала она.— Жаль. А главное — это так ненужно, он ведь к тебе не питает ненависти.

— Для него я не существую.

— Не существовал, когда я с ним познакомилась. Тогда тебя еще не было в Уорли. Но ты ему нравишься.

— Ты встречалась с ним… последнее время?

Она высвободилась из моих объятий и отошла к буфету.

— Мне думается, нам обоим полезно выпить джину.— Голос ее был спокоен.— Я встречалась с ним дважды. Один раз это было в его машине, если тебе действительно хочется мучить себя, и один раз здесь. В первый раз он предложил подвезти меня из театра.— Она протянула мне стакан.— Добавить лимонного сока? Здесь больше ничего нет.

— Не надо.— Я выпил джин залпом и закашлялся.— А второй раз?

— Это было после нашей ссоры. На следующий вечер. Я случайно встретилась с ним в баре отеля.

— Почему ты не сказала мне?

— Это не казалось мне важным. Я ведь никогда не спрашивала тебя о твоем прошлом — да и о твоем настоящем, если уж на то пошло. Мы же об этом договорились — разве ты забыл?

Наступило молчание, такое тяжелое, словно в комнату просочилась тишина из длинных серых коридоров снаружи. Вдруг нам стало не о чем говорить. Она стояла у буфета спиной ко мне. Солнце зашло, и я плохо ее видел, но мне показалось, что она плачет.

— Прощай, Элис,— сказал я.— Спасибо за все.

Она не ответила, и я вышел — очень тихо, как из комнаты больного.

30

Когда на следующий день я пил утренний чай в муниципалитете, я был очень доволен собой. Начать с того, что чай был свежий и крепкий, с тремя кусками сахара и как раз таким количеством молока, как я люблю,— должно быть, об этом позаботился Рей, смотревший на меня с восторженной преданностью. Мой чернильный прибор был безупречно чист, на столе лежала новая коробочка со скрепками, и в пресс-папье была вложена белоснежная промокательная бумага. Рей даже сорвал старые листки с календаря. Во всех счетных работниках, даже в таких ветрогонах, как я, есть что-то от старой девы: аккуратно прибранный стол доставляет мне такое же удовольствие, как чистое белье.

Все в муниципалитете казалось мне тем более милым, что я скоро собирался расстаться с ним. Я видел сейчас механизм органа местной власти таким, каков он есть, мог оценить его эффективность и слаженность. Теперь мне приходится слышать немало гадостей по адресу бюрократов из муниципалитета, но если бы каждое предприятие управлялось с такой же четкостью, как самый захудалый городской район, тогда американцам пришлось бы учиться у нас повышению производительности труда, а не наоборот. Мои мысли на эту тему складывались в небольшую, но очень убедительную речь на конференции НАСМПО и, когда делегаты кончили мне аплодировать,— а перестали они только потому, что выбились из сил и уже больше не могли хлопать,— я вернулся ко вчерашним счастливым новостям (добавим к ним тот факт, что я расстался с Элис, сохранив максимум достоинства и причинив ей и себе минимум боли) и принялся неторопливо перебирать подробность за подробностью, любуясь яркостью красок и сложностью узора.