Путь на Индигирку - [57]

— Да не так давно. Мы, видишь ли, с Кирющенко сцепились, тебе я ничего не говорил. Он предложил мне напечатать редакционную статью, разоблачающую все ошибки Васильева, чтобы другим неповадно было. Я ему говорю: «Как же так провожать человека пинком под зад. Какой он ни есть, а все же много сделал, затон создавал…» А потом, говорю, пусть в Главном управлении окончательно разберутся, в чем он прав, а в чем виноват. Охаять человека легче легкого… Отказался я, одним словом, печатать такую статью. Погорячились мы с ним оба, я ему наговорил с три короба арестантов, он тоже в долгу не остался, обоим теперь совестно… Понервничал я, жена прислала письмо о разводе, — неожиданно сказал он. — Вот так все соединилось… Написал в политуправление, попросил по личным обстоятельствам отпустить в Москву на время.

Я молчал. Ничего я не знал о семейных делах Рябова, никогда не говорил с ним о том, как он жил, есть ли у него кто-нибудь на «материке». Как же теперь, когда разразилась катастрофа, будешь спрашивать? И я молчал. Мы стояли друг против друга, прислонившись к своим столам.

Заговорил Рябов:

— Встретил ее за год до отъезда, двое детишек у нее, сын шести лет и девочка семи. Работала в покрасочном отделении, на текстильной фабрике. Меня, почему-то все студентом называла, по очкам, что ли… Отца детей посадили за хулиганство, она с ним и расписана не была. Что люблю ее, не говорил, не- хотел обманывать. Сказал как есть: и у меня пристанище будет, и ей жить легче станет, детей в люди вывести помогу. Год прожили, привыкли друг к другу, расписались, чтобы никто не придирался. Поехал на Север обещание выполнять, деньжат на детишек стало больше уходить. А его, видишь ты, недавно освободили, я уже здесь был. Отсидел свой срок и к ней вернулся. Да и куда еще идти, никого у него нет, один совсем. Написала мне, что любит его, не может без него. И дети родного отца знать должны. Вот просит развода… Все как будто правильно, и рыпаться мне нечего. А не могу успокоиться. Легко с ней сходился, думал, легко и разойдусь. А я, пока жил с ними, к детишкам привязался и они ко мне. Думал — легко, на время… Нельзя легко с людьми. Нельзя! Мне бы съездить в Москву, развод оформить, с детишками разобраться…

— Как же так, ничего я не знал? — сказал я, оглушенный era рассказом.

Рябов повел плечами.

— Ты не спрашивал, а навязываться ведь не будешь… Живем мы как-то странно, — продолжая- он, — каждый сам по себе. Нет, не в деле — тут у нас, как говорится, порядок, работать умеем, А вот, когда одни остаемся… Самое страшное, когда один на один с самим собой… Да, вот так-то, брат, и получается…

— А Кирющенко знает про это?..

— Как-то не к месту было говорить… Другие у меня с начальником политотдела отношения.

— Боится он тебя, что ли? — спросил я. — Ты, видно, насолил ему, он даже не стал с тобой говорить о том, чтобы мне к геологам съездить, выяснить, не больны ли. Не ладится, говорит, у меня с Рябовым, сам поговори с ним, на сколько дней он тебя отпустит.

Рябов уставился на меня холодным, пристальным взглядом, как только он один мог смотреть.

— Все-таки добился ты своего, — произнес он, — не дают тебе покоя геологи.

— Нет! — я покачал головой. — Не хотел я ехать на этот раз. Васильев уговорил перед отлетом, его это идея. Да и в самом деле надо кому-то ехать, чем, говорят, черт не шутит, врачи заняты.

— Значит, для серьезного дела?

— Вполне.

Рябов помолчал, походил по комнате, бесшумно загребая валенками по узким лиственничным затертым половицам, и остановился передо мной.

— Видно на роду мне написано о других заботу проявлять, а о себе и не думать, — он усмехнулся. — Ты уедешь, я за тебя тут отдуваться должен. А если попутный самолет пойдет в Москву и разрешение будет получено? Кому я редакцию буду сдавать? — Он уставился на меня. — Сколько тебе времени надо на поездку?

— Кирющенко сказал — у тебя спросить. На сколько отпустишь.

— Тоже гусь хорош, будто не понимает, что тебе самолет не подадут на Аркалу лететь. Вон Васильев попробовал, уйму времени только потерял и не добрался. Сколько туда километров?

— Триста, говорят… в один конец.

Рябов присвистнул.

— Ну, герой! На чем же ты собрался ехать?

— С Гринем велено посоветоваться.

— Этот присоветует, никаких сомнений. Гриня хлебом не корми, дай только ввязаться в какую-нибудь «завлекательную историю». С того он и начнет разговор — попомни меня… Ну, что я могу тебе сказать, езжай, раз такое дело. Времени сколько тебе дать? Да откуда же я знаю? Пойди у Гриня спроси.

— Слушай… — сказал я, — ты и вправду рассердился на Кирющенко за эту историю со следователем… на партбюро?

Рябов посмотрел на меня, видно, на физиономии моей было уж слишком трагическое выражение, и расхохотался.

— Кто это тебя надоумил?

— Кирющенко так считает…

— Ну, знаешь, это уж надо быть совсем наивным человеком. Кирющенко своим выступлением спас меня от этого подлеца, он бы уголовное дело мог состряпать. Я же прекрасно понимаю.

— Так что же: только из-за этой статьи о Васильеве?

Рябов задумчиво побарабанил пальцем по столу.

— Статья о Васильеве — частность, — заговорил он. — Я все больше стал убеждаться, что нам всем чего-то важного не хватает, чего и сам не пойму. Доброго отношения к людям? Нет! Злыми нас не назовешь. Равнодушие заело? И так бы я не сказал. Понимаешь, какая история… — Рябов крепко охватил свои локти руками, поднял плечи, нахмурился. — Не умеем мы всматриваться в чужую жизнь, — медленно продолжал он— Не умеем и не хотим. Кирющенко вполне устраивают благополучные заметки, а уж если кто натворил дел, вроде Васильева, — изобличающие, одной краской мазанные. А как живет человек, когда остается один с самим собой? — Это уже вне поля нашего внимания. Сумбурно я говорю, понимаю, что сумбурно. Кирющенко смеется или ругаться начинает… — Рябов махнул рукой. — Ладно, езжай, все равно я до твоего возвращения никуда не подамся. Совесть у меня есть, понимаешь? Вычитай гранки и лови Гриня. Мне тоже не терпится узнать, что он придумает. Давай-ка за работу!